— Но как же твоя гордость?
— С ней у меня нет гордости.
Мэри отвернулась и стала смотреть на море.
— По крайней мере, у меня гордость есть. Я никогда не стану умолять Джекдо о любви, — сказала она.
— В этом твое счастье. А меня Маргарет превратила в существо, не способное уважать собственную душу.
Мэри сжала его руку со словами:
— Я думаю, что однажды ты встретишь другую женщину, Джон Джозеф. Помнишь те сны, что ты видел в детстве? Когда мы только приехали в Саттон и спали в одной комнате?
— Какие именно?
— Ты помнишь, как тебе снилось, что у тебя есть жена? Ты говорил, что у нее рыжие волосы и что она красива. Может быть, это были вещие сны?
— Если так, то я обречен на смерть.
— Потому что тебе снилось, что ты умираешь на поле битвы?
— Да.
Мэри в задумчивости повернулась к нему:
— Рано или поздно каждый из нас умрет, так что в этом смысле все мы обречены. Может быть, погибнуть в битве — не так уж плохо. Это чистая, мужественная смерть.
— Но то была совсем другая смерть, — возразил Джон Джозеф.
Где-то в дальней части парохода раздались удары колокола.
— Пойдем. Нас зовут обедать, — Джон Джозеф предложил сестре опереться на его руку. — Позволишь мне сопровождать тебя?
— Только если ты предложишь тост.
— Какой?
— За то, чтобы Джон Джозеф и Мэри Уэбб Уэстоны вернулись из своих странствий победителями.
— Я согласен.
Подойдя к крутым ступенькам, которые вели на нижнюю палубу, он помедлил.
— Мэри…
— Да?
— Как ты думаешь, верно ли, что лучше любить так, как в сказках, до самой смерти, чем не любить вовсе?
На мгновение Мэри напомнила брату ту маленькую упрямую девочку, которой она когда-то была: губы ее крепко сжались, и в глазах появилось жесткое выражение.
— Ты можешь сказать, что я ничего не знаю о жизни, но для меня существует единственный ответ: да.
— А почему?
— Потому что иначе не было смысла рождаться. Что еще мы можем отдать жизни, кроме самых прекрасных чувств?
— Но ведь их возможно выражать через искусство и литературу, разве не так?
— Но разве может существовать искусство и литература без той боли и наслаждения, что дарует человеку любовь?
И тут впервые за много дней губы Джона Джозефа тронула улыбка:
— Несмотря на то, что ты росла в такой глуши, из тебя получилась сообразительная девушка.
Мэри внезапно рассмеялась:
— Мы — наследники Саттона, Джон Джозеф. Мы выросли в его мрачной тени, и если он не дал нам счастья в жизни, то хотя бы сумел научить нас древним истинам.
— Я рад, что ты так думаешь, — ответил Джон Джозеф, сжимая ее руку. — Вот что я хочу тебе сказать: нам предстоит попытать счастья на чужбине; нам предстоит бросить вызов самому дьяволу; нам предстоит встретиться с судьбой и вкусить всю сладость и горечь борьбы.
— И лететь против ветра.
С этими словами наследник проклятого замка и его сестра двинулись вниз по ступеням на нижнюю палубу парохода, чтобы выпить за новую жизнь и за удачу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Начало новой эры — великий шаг, который предстояло совершить Британии от Века Изящества к Веку Империи, — протекало достаточно спокойно.
Премьер-министр лорд Мельбурн в часы, последовавшие за восходом солнца, ехал в закрытой карете в Кенсингтонский дворец, где девушка всего пяти футов ростом, месяц назад встретившая свой восемнадцатый день рождения, только что пробудилась ото сна. Накинув шаль поверх ночной сорочки, она встретила премьер-министра в приемной. Лорд Мельбурн упал перед ней на колени и поцеловал ей руку.
— Король умер, — произнес он. — Да здравствует королева!
Она попыталась сохранить величественное достоинство, но не смогла сдержать радостной улыбки. Итак, дни ее уединенного заключения подошли к концу. Старшие больше не посмеют тиранить ее. И несколько минут спустя, когда графиня Кентская, ее мать, окликнула девочку своим гортанным голосом с немецким акцентом: «Викки, возвращайся в постель», она сказала в ответ:
— Нет, мама. Я хочу встретить это утро. Началось царствование Ее Величества королевы Виктории.
В это же утро по всей стране подданные Ее Величества, еще ничего не знающие о произошедшей ночью перемене, поднимались с постелей и приступали к самым разнообразным делам.
Энн, графиня Уолдгрейв, взглянула из окна на зеленые лужайки Строберри Хилл и вздохнула. Новый день предвещал ей очередную ссору с Джорджем, который втянул семью в ужасные долги своей расточительностью и необузданностью; новый день означал отчаянную тоску по безвременно скончавшемуся графу; новый день нее с собой напрасные безуспешные хлопоты, связанные с тем, как выдать замуж Аннетту — ей уже исполнилось девятнадцать — без достойного приданого.