— Нет, — покачал головой Николо.
— Какие-то отрывки я до сих пор помню. Могу процитировать: «Мы намерены воспеть любовь к опасности. Мужество, отвага и бунт — элементы нашей поэзии… Мы за агрессивное движение, лихорадящую бессонницу, смертельные прыжки и удары кулака… Наша хвала человеку у руля… Теперь красота может быть только в борьбе. Ни одно произведение, лишенное агрессивности, не может быть шедевром, и, таким образом, мы прославляем войну». Лихорадящая бессонница? Смертельные прыжки? Может показаться смешным, если отбросить их влияние на страну. Когда люди пишут на городских стенах ожесточенную дикость, город тоже становится ожесточенным и диким. Ты, вероятно, незнаком с одами Фольгоре[6] углю и электричеству, да тебе это и ни к чему. Можно представить, что кто-то способен написать пристойную оду углю или электричеству, но эти лишены даже тени юмора, какие-то маниакальные, ужасающие примеры поэзии, правда, они хорошо согласуются с соцреализмом другой стороны политического спектра.
Тут Николо вытянулся во весь рост, покраснел и с видом полицейского агента в мелодраме, открывающегося группе диверсантов, объявил:
— Я коммунист.
Он вроде бы и гордился этим, но одновременно и чувствовал себя униженным.
Алессандро прошел еще несколько шагов, гадая, почему же его прервали, и посмотрел на юношу с мягко насмешливым выражением, таким же, как и после заявления Никколо о желании принять участие в проигранных сражениях, как будто оно могло принести победу Италии.
— Господи, ты хочешь сказать что-то еще, или я могу продолжать?
— Нет, но сказанное вами… это некрасиво. Пожалуйста, помните о том, что я социалист.
— Я думал, ты коммунист.
— Разве есть разница?
— Ты член партии?
— Да нет.
— Молодежной организации?
— Играю в футбольной команде завода.
— Тогда почему ты утверждаешь, что ты социалист… или коммунист?
— Не знаю. Просто я так считаю.
— Так ты голосовал?
— Я еще слишком молод.
— Как ты будешь голосовать?
— Встану в очередь, мне дадут лист бумаги. Потом я отнесу его в такое место, где смогу…
— Я не про это. За кого ты будешь голосовать, за какую партию?
— Откуда я знаю?
— Тогда откуда ты знаешь, кто ты по политическим убеждениям?
— Я же сказал. Просто знаю.
— И что с того? — возмущенно спросил старик, внезапно рассердившись, что его прервали.
— А вы коммунист? — спросил Николо, предположив, непонятно по какой причине, что Алессандро скорее не коммунист, а христианский демократ.
— Нет.
— А кто?
— Какая разница? Изменится для тебя что-то от того, кто я? Нет. Так что позволь мне продолжить. Были и другие. Они плодились как кролики. Папини[7], этот сукин сын, хотел предать огню все библиотеки и музеи. Он утверждал, что дебилы — самые глубокие философы, и к этому выводу его могло привести только самовосхваление. Добавь к этому кампанию Маринетти против спагетти, желание ди Феличе научить каждого ребенка убивать животных и всякие оды и симфонии углю, сверлильным станкам, кинжалам и ювелирным булавкам, и ты получишь школу. А в сочетании с Д’Аннунцио[8] — движение.
6
Лучано Фольгоре (Luciano Folgore, настоящее имя Омеро Векки (Omero Vecchi), 1888–1966) — итальянский поэт-футурист, драматург.
7
Папини, Джованни (Papini, Giovanni, 1881–1956) — итальянский журналист, эссеист, литературный критик, поэт и писатель.
8
Д’Аннунцио, Габриэле (D'Annunzio, Gabriele, настоящая фамилия Рапаньетта, 1863–1938) — итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель.