— Вы когда-нибудь видели душу? — спросил Николо.
— Видел миллионы, — ответ удивил даже самого Алессандро, который теперь уже не вполне себя контролировал. — Миллионы мертвых, марширующих в небо по лучу света. А теперь послушай. — Он наклонился к юноше, ударил кулаком в ладонь. — Если ты обойдешь все музеи мира, чтобы взглянуть на картины, на которых такой луч света связывает небеса и землю, знаешь, что ты обнаружишь? Ты обнаружишь, что независимо от времени, независимо от страны, независимо от художника угол наклона этого луча более-менее одинаков. Случайность?
— Мне надо посмотреть. Надо измерить. Не знаю.
— Измерить?
— Транспортиром.
— Такое ты можешь измерить и глазами, и потом, когда приходит день Страшного суда, транспортиров не будет даже у марксистов.
— У меня будет. Всегда ношу в кармане. Смотрите. — Николо достал маленькую коробочку из красного пластика, в которой лежали линейка, транспортир, маленький контурный трафарет, циркуль и штанген-циркуль, словно приготовленные для показа Алессандро Джулиани. — Вы просто не знаете. Когда работаешь с машинами и должен что-то сделать, все приходится мерить и перемеривать, чтобы не допустить ошибки. Машина не терпит ни ошибок, ни оправданий. Ее не интересует, что ты хочешь и на что надеешься. Ты все должен сделать правильно, или она не будет работать. — Эту тираду он произнес так искренне и уверенно, что заставил старика замолчать. — Что такое? — спросил Николо, чтобы вернуть Алессандро в разговор.
— Твой довод прекрасен и удивителен, Николо, — ответил Алессандро. — Короче, ты прав. Ты должен мерить и перемеривать, чтобы все сделать правильно. И мне стыдно. Потому что я не измерял все эти лучи света.
— Синьор, что там с вами случилось?
И тут, возможно, потому, что долгая прогулка пешком утомила и вымотала его, старик наклонил голову, ткнувшись подбородком в кулак левой руки.
Николо наклонился и сочувственно посмотрел на старика, показывая, что со временем станет мудрым и сострадательным человеком. Николо не стал извиняться за то, что утомил Алессандро, потому что именно Алессандро повел их в этот поход, но тем не менее почувствовал привязанность к этому старику, который, пусть и хромой, учил его ходить.
Покинув Ачерето, они ускорили шаг. Вероятно, отдых и еда прибавили Алессандро сил.
— Бог всегда вознаграждает тебя, — сообщил он своему спутнику. — Ты не можешь упасть, не рассчитывая, что поднимешься. Называй это колесом или уроком Антея, как хочешь, но после падения сила вливается в тебя. Может, сказывается близкий восход луны, или причина в шоколаде, или во втором дыхании. Скажи мне, если захочешь идти медленнее.
— Думаю, что смогу за вами угнаться, — не без сарказма ответил Николо.
Но следующие час или два придерживаться взятого Алессандро темпа оказалось для юноши не так-то просто. Он тяжело дышал и даже начал подумывать, а может, у него нелады с сердцем, потому что едва поспевал за стариком, который при каждом шаге опирался на трость и наклонялся, так что создавалось впечатление, что он вот-вот упадет.
Они забирались все выше. Дорога от Ачерето до Ланчиаты иногда круто поднималась — к гребню хребта, который с крыш Рима казался Альпами, а потом ныряла в долины, где паслись стада овец, которые в лунном свете выглядели пятачками оставшегося после зимы снега.
Они проходили по краю ущелий, где белая обочина дороги обрывалась в пустоту. На поворотах Алессандро держался в опасной близости от пропасти. Иногда казалось, что, едва он убирал ногу, земля бесшумно обрушивалась за ним. Он не замечал этого, да его это и не волновало, словно набранная им сверхъестественная скорость гарантировала безопасность. Николо казалось, что они соревнуются, пытаясь выяснить, кто первым поднимется на самый высокий гребень, где громада луны висит над безмолвным миром.
Сам Николо к краю не приближался, и Алессандро это забавляло.
— У альпинизма есть много достоинств, — поведал он ночи, скалам и воздуху, потому что юноша все-таки держался в нескольких шагах позади. — И одно из них, едва ли не самое ценное, заключается в том, что он учит не бояться высоты. Мальчиком, поднимаясь в горы с отцом и проводниками, его знакомыми или нанятыми, я страшно боялся пустоты пропасти, и мои пальцы так вцеплялись в скалы, что костяшки белели. А проводники садились на самый край и беспечно болтали ногами. Они могли встать на самый пик, курить трубку, сматывать веревку, разбирать снаряжение. Или бегать вверх-вниз по козьим тропам, иной раз отвесным, как Колонна Трояна.