Сердце Алессандро разом взорвалось, разбилось, раздулось, застучало ударами парового молота, застыло, замерло и упало к ногам девочки. Он низко поклонился, клетчатая салфетка прошлась по столу. К счастью для него, никто этого не заметил, потому что все ждали принцессу, которая еще не добралась до двери. Девочка была дочерью кого-то из свиты.
Принцесса вошла медленно, опираясь на две трости из черного дерева. Двое слуг сопровождали ее, держась чуть позади, готовые поддержать, если она вдруг споткнется. В черном платье, с плотной черной вуалью на лице, она выглядела такой хрупкой, что не вызывало сомнений, каким образом она попала в Шлернхаус: или ее принесли на руках солдаты Leibregiment, или подняли на плато в открытой грузовой гондоле.
Она оглядела альпинистов и туристов, которые с безмерной радостью поклонились или сделали реверанс. Она была их зеркалом. Кланяясь ей, они просто отдавали дань уважения себе, чтили мир, который создали, подтверждали, что все в нем хорошо. Напрасно или нет, но они верили, что нет лучшей защиты спокойствия на земле, чем империя. Многие столетия Габсбурги правили и оберегали эти тихие долины, бескрайние равнины, величественно-высокие горы, обеспечивали мир в своих огромных и, казалось бы, открытых для вторжения врага владениях.
Когда принцесса села, остальные последовали ее примеру. Девочку с заплетенными в косички волосами посадили в самом конце стола принцессы. Ее ноги тоже болтались, но на меньшем расстоянии от пола, чем у Алессандро. Она нервно играла с ножом, дав повод адвокату Джулиани заметить, что люди обычно выбирают нож, если возникает желание покрутить в руках что-то из столовых приборов.
Официанты, выходя из кухни, в первую очередь подходили к принцессе, но она отказывалась практически от всего. В итоге на ее тарелке оказались девять или десять горошин, лист салата и кусочек мяса размером с пескаря. Наполненный бокал вина она выпила залпом. Его тут же унесли и поставили другой, с шампанским или пивом — точно никто сказать не мог, — и из него принцесса пила уже мелкими глотками.
Пока официанты разносили оленину, тушеные овощи и жареный картофель, появился духовой оркестр Фёльдса. Музыканты расположились перед большой кафельной печью до потолка высотой. Из восьми музыкантов шестеро страдали избытком веса, и все они поднялись в гору пешком. Чтобы нагреть большой зал, печь буквально раскалили. Стоять радом с ней не представлялось возможным, особенно в куртке из козьей шерсти. У трубача пылало лицо. Оно вполне могло заменить собой красный сигнал железнодорожного семафора. Однако, когда оркестр начал играть, он не отстал от коллег. Некоторые кивали, узнав мелодию «Landesschützen», гимна тирольских стрелков, им хотелось, чтобы остальные поняли, что они в курсе. Все шло хорошо до конца второй песни «Die lautlose Bergziere (Бесшумный горный козел)», когда трубачу стало совсем плохо.
Он стал задыхаться и, чтобы это скрыть, улыбался, сжав зубами мундштук. Потом рухнул на колени, стал заваливаться набок и упал на спину, а вывалившаяся из его рук труба грохнулась на пол.
Принцесса выразила озабоченность, положив вилку на тарелку. Из кухни вместе с офицером гвардии выбежал управляющий отелем. Они расстегнули пуговицы на шее трубача и вынесли его из зала. Управляющий тут же вернулся, чтобы спросить: «Есть здесь врач? Есть среди вас врач?» Врачей не оказалось. Тем не менее управляющий, один из самых знаменитых покорителей горных вершин, пристально оглядывал сидящих за столами, совсем как альпинист, ищущий точку опоры. Будто полагал, что доктора просто прячутся, но он их, конечно же, отыщет. Наконец его взгляд остановился на Алессандро.
— Я? — безмолвно спросил Алессандро, ткнув пальцем себе в грудь. Управляющий продолжал на него смотреть. Алессандро повернулся к отцу, чтобы тот заверил, что он не врач и не медсестра. Адвокат Джулиани не отрывал глаз от управляющего, пытаясь догадаться о его намерениях. Он не понимал, что происходит. Знаменитый альпинист, человек здравомыслящий, которому требовался врач, по какой-то причине заинтересовался Алессандро.
— Ему только десять лет, — сообщил адвокат.