В административном здании, где располагались адвокатские конторы, они поднялись по бесконечным лестницам, огибая огромный атриум. Шли молча, но сердце адвоката пело, потому что сын затронул тему, пусть и вскользь, едва ли не самую важную для любого адвоката.
Повернули ручку огромной деревянной двери, цветом точь-в-точь масть Энрико. Пол за ней был вымощен мраморными плитами, отполированными до такой степени, что идти приходилось предельно осторожно, как по льду. Просторные помещения фирмы, где адвокат Джулиани занимал должность главного партнера, окнами выходили на Рим и словно правили им. Везде царила безмятежная тишина, за исключением комнаты писцов, где перья скрипели по бумаге. Звуки напоминали те, что доносятся из амбара, который наводнили мыши, или из курятника с сотней скребущихся кур.
Прежде чем приняться за работу, Алессандро хотелось позавтракать. Прекрасный деревянный стол стоял у окон кабинета главного партнера. Они сели. Появился официант в белом пиджаке. Адвокат Джулиани поднял палец: это означало: «как всегда» — то есть бриошь и капучино. Официант повернулся к Алессандро.
— Четыре чашки горячего шоколада, пять бриошей и пять корнетти[18].
— Это все? — поморщившись, спросил отец Алессандро.
— Я не голоден, — ответил тот.
Они слышали шаги официанта на лестнице: тот спускался в кондитерскую за заказом. Десять минут спустя Алессандро наливал первую чашку шоколада, густого и горячего, как лава: густота, похоже, помогала сохранить тепло. И выглядел шоколад как лава — из-за медленно движущихся пузырьков и неровной поверхности. Алессандро начал резать и намазывать маслом бриоши и корнетти. На некоторые добавлял джема.
— Ты же не собираешься намазывать масло и джем на все? — спросил адвокат Джулиани.
— А почему нет? — ответил Алессандро, заметив, что люди, проходившие мимо открытой двери в кабинет, останавливались, чтобы посмотреть на него. Благодаря официанту он уже стал легендой.
— Позволь спросить, — нарушил молчание адвокат Джулиани.
— Что именно?
— Эта Лиа…
— Да?
— Ты с ней знаком?
— Разумеется, я ее знаю.
— Ты хорошо ее знаешь?
— И да и нет.
— Что это значит — и да и нет?
— А чего ты так заволновался?
— Ты… уже… она… Она вроде бы сумасбродная, но, возможно, у нее есть сестра. Кто-то намекал, что она аморальна.
— Возможно, этот человек влюбился в нее, а она в него — нет, — уверенно отрезал Алессандро. Корнетти закончились.
— Я предупреждаю тебя строго…
— Ты предупреждаешь меня строго? Что за странный порядок слов?
— Ты не знаешь, куда может завести такое поведение. Это будет катастрофа.
— Какое поведение? Я ничего не говорил.
— Я о том, чтобы вставить это в бутон.
— Вставить в бутон что?
— То, что порождает маленьких человечков! — вскричал отец.
— Я не собираюсь порождать маленьких человечков, — ответил Алессандро.
Адвокат Джулиани наклонился вперед, опираясь обеими руками на стол.
— Только не делай глупостей.
— Не буду, — ответил Алессандро, пятясь к двери.
— Веди себя благоразумно.
— Разве я когда-нибудь вел себя иначе?
Лицом адвокат Джулиани напоминал человека, который только что поджег фитиль, ведущий к пороховой бочке.
— Папа, — Алессандро закрыл глаза. — Она плавает в море голой. Возит с собой револьвер. От ее духов у меня голова идет кругом. Иногда я подхожу к садовой калитке и нюхаю ручку, потому что их аромат остается, если она к ней прикасалась.
Адвокат Джулиани не сводил с него глаз.
— Держи себя в руках, — отчеканил он.
— А тебе это удавалось?
— Не всегда. Поэтому я знаю, что говорю.
Алессандро принял Орфео, король амбарных мышей, командир скребущихся кур, и подвел к столу рядом со своим. Из окна открывался роскошный вид на Рим.
— Сегодня уж слишком солнечно, — отметил Орфео. — Приятно быть под крышей и в тени.
Алессандро всмотрелся в густую соблазнительную синеву, закрыл глаза и увидел огромную пенистую волну, сверкающую на солнце, а на гребне ее летели он и Лиа Беллати, оба в чем мать родила, неподвластные гравитации, с мокрыми поблескивающими телами, окруженные пеной.
— Подумай обо всех этих бедолагах, которые сейчас на жаре, — продолжал Орфео, — с тяжелой ношей на спине, потеющие, как мулы. — Старик Орфео начал работать писцом вскоре после того, как XIX столетие перевалило за середину, но у него еще не поседел ни один волос. Возможно, он красил всегда блестящие волосы угольным дегтем или какой-то иной черной субстанцией. Его рост и фигура вызывали на улице тысячи споров, когда люди проходили мимо него и пытались понять, карлик он или нет, горбун или нет. Если на то пошло, невысокий и сгорбленный, он не был ни карликом, ни горбуном, но его могли принять и за того, и за другого в зависимости от степени его волнения и градуса негодования. Лицо Орфео вполне могло подойти и гораздо более высокому человеку, да только его сдавили прессом для выжимки оливок. Все было на месте, но на очень маленьких расстояниях. — Гораздо лучше быть джентльменом, работать не на солнце. — Этим он надеялся расположить к себе сына начальника.