– И против вас тоже.
– И против нас.
– Это и хотел мне сказать?
– Да.
– Как же ты допустил, а, Левашов? Как же вы с Барабановым в такую минуту в разных батальонах оказались?
– Моя вина, – сказал Левашов. – Надоело с ним, с пьяным, возиться, слушать его ахинею: «Не уважаешь меня, замполит… Не пьешь со мной, замполит. Раз не пьешь, значит, политдонесение на меня готовишь!» Плюнул на него, дурака, и ушел в батальон.
– Обиделся?
– Обиделся.
– Ты обиделся, а люди пострадали. Политработникам нельзя обижаться.
– Я это знаю, – горько сказал Левашов.
Его красивое лицо было бледным, без кровинки, а обычно веселые, отчаянные глаза прищурились от боли.
– Ну ладно, Левашов, – встал Серпилин. – У меня служба. Надо еще по начальству доносить о ваших художествах.
Он протянул Левашову руку, и тот, крепко стиснув ее, настойчиво, умоляюще сказал:
– Прикажите нам взять Бугор, товарищ генерал. Если набьем там фашистов, то все же у людей меньше осадка останется! И Тараховского там на Бугре закопаем.
Когда Серпилин вышел из землянки и подошел к машине, Барабанов все еще стоял там, ожидая его.
– Товарищ генерал-майор! – шагнув к Серпилину, воскликнул Барабанов.
Но Серпилин ничего не ответил.
«Убийца чертов!» – подумал он, уже сев в машину и в последний раз увидев лицо пытавшегося еще что-то крикнуть сквозь заиндевевшее стекло бывшего командира полка Барабанова.
Вернувшись к себе, Серпилин позвонил командующему армией, чтобы доложить о случившемся и о произведенном им отстранении командира полка.
По укоренившейся привычке без отлагательств докладывать и о хорошем и о дурном позвонил сразу же, едва войдя в землянку.
Командующий спал, да и не мудрено: было рано.
– Будить? – спросил адъютант.
– Нет, доложите, когда проснется, что звонил.
Сам он спать не мог и не пробовал ложиться. Перед глазами стояло лицо убитого командира батальона, не мертвое, залепленное замерзшей кровью, запрокинутое на волокуше, а живое, улыбающееся, когда ему вручали за ноябрьские бои орден Красного Знамени.
«Всего-навсего позавчера!»
Вспомнив об этом, Серпилин взял из папки заготовленное, но еще не подписанное представление на убитого комбата, лежавшее там вместе с выпиской из послужного списка.
«Не дожил, бедняга, до нового звания».
Из выписки можно было узнать, что капитану Тараховскому, который сегодня, как выражаются писаря, «убыл из дивизии по причине смерти», было 32 года от роду, что родом он из Нижнешадрина на Енисее, до службы в армии был промысловым охотником, в армии прослужил 11 лет, имел жену и пятерых детей.
– Успел! – укоризненно вслух проговорил Серпилин.
Пятеро детей, которых так некстати успел завести Тараховский, делали пьяную удаль Барабанова еще подлей.
«А все я! – подумал Серпилин. – Надо было сперва ехать не к Цветкову, а к Барабанову».
Он положил кулаки на стол и тяжело задумался.
Если уже брать на себя часть вины за случившееся, дело заключалось не в том, куда он поехал сначала, а куда потом.
Еще неделю назад ему стало ясно, что на Барабанова как на командира полка трудно положиться, в общем-то и замена под рукой – Туманян. И однако, Барабанов до сего дня оставался командиром полка.
Почему?
Тут было две правды: да, его, Серпилина, не могли упрекнуть в том, что он любитель спихивать на чужую шею выпавшие на его долю неудачные кадры, хватало характера самому мучиться с ними, – это была первая, утешительная, правда. А другая, неутешительная, состояла в том, что он своими слишком поспешными настояниями убрать Барабанова не хотел портить отношений с командующим армией, и так сложившихся не лучшим образом. До своего назначения на полк Барабанов полтора года был адъютантом у Батюка и выходил с ним из двух окружений, в первый раз спас его, а во второй раз был спасен им. Серпилин понимал цену стоявшей за этим привязанности и не считал ее слабостью командующего. Слабостью было другое: что Батюк уступил просьбе своего любимца и, присвоив Барабанову майора, отправил его на полк – «расти», хотя командовать полком Барабанов не мог и начинать «расти» ему надо было с другой должности.
– Бери его к себе командиром полка, не раскаешься, – сказал Серпилину командующий.
Это была просьба-приказ, и Серпилин подчинился тогда этой просьбе-приказу, а потом, когда уже стало ясно, что Барабанов командует полком безграмотно, не поставил сразу же вопрос о его несоответствии занимаемой должности – отложил.
Барабанов был из тех людей, что стремятся возместить храбростью все, чего им не хватает. Это опасные люди. Он был неумен, храбр, властен и нетерпим к чужим мнениям. Кроме того, он пил.
В неподписанном представлении на Тараховского было сказано: «Смел и инициативен».
«Да, инициативен, – подумал Серпилин, – и не раз доказал это, командуя батальоном. А вот на то, чтобы удержать командира полка от пьяного безумства, инициативы не хватило!.. А как удержать? – подумал он, реально представив себе всю картину происшедшего ночью в батальоне у Тараховского.
– Удержать силой? Но Барабанов, не задумываясь, вытащил бы пистолет! Разоружить и позвонить через его голову в дивизию? Но Барабанов наверняка ссылался на то, что у него есть приказ из дивизии. Потребовать письменного приказа и в ответ получить в лицо труса? «Ладно, трус, сиди на КП, я сам, без тебя, пойду!» Не любят у нас этого, и легче всего толкнуть человека на любую нелепость, швырнув ему в лицо – «трус». К сожалению, так. И этим пользуются такие, как Барабанов, и рангом ниже, и рангом выше… Да, чего-то не хватило у Тараховского, чтобы удержать Барабанова. Вместо этого пошел с ним и погиб… Мертвые сраму не имут!»
«А я сам, – вдруг подумал Серпилин о себе, – мы сами? У самого-то всегда ли хватает всего, что надо в таких случаях?»
Барабанов вошел в перетянутом новыми ремнями коротком черном полушубке, прикрыл за собой дверь и, вытянувшись, отрапортовал о прибытии.
Серпилин со злостью посмотрел на знакомый черный полушубок, в котором Барабанов продолжал ходить, несмотря на полученное неделю назад замечание, что он демаскирует этим на передовой не только себя, но и других. В этом идиотском упрямстве была вся натура Барабанова.
Лицо Барабанова было наглое и несчастное. Серпилин встал, поправив сползший с одного плеча полушубок. Печку топили не досыта даже в блиндаже у командира дивизии.
– Докладывайте о ваших… – Серпилин хотел охарактеризовать то, о чем должен был доложить Барабанов, но так и не нашел слов: на язык лезла только матерщина. – Ну?
Барабанов стал докладывать, а Серпилин, не глядя на него, ходил по землянке и думал, что, судя по докладу, Барабанов еще мечтает выкрутиться.
«Надеется на командующего или на то, что не захочу к невыгоде для себя раздувать историю, случившуюся в дивизии».
Так это было или не так, но ему захотелось разом положить конец надеждам Барабанова.
– Если рассчитываете, что не дам делу полного хода, ошибаетесь, – сказал он, прервав Барабанова.
– Я ни на что не рассчитываю, – сказал Барабанов, – я кровью смою свой грех, только дайте возможность.
Да, конечно, оставшись командиром полка. Барабанов, чтобы смыть свой грех, завтра же полезет в любое пекло, и полезет не один, а потащит за собой людей, за которыми нет грехов и которым нечего смывать с себя.
Эта мысль не дала Серпилину смягчиться, хотя готовность Барабанова ради искупления греха пойти на смерть не вызвала у него сомнений.
«В штрафном батальоне, с винтовкой в руках будешь смывать свой грех», – хотел сказать Серпилин, но, хотя он твердо решил сделать для этого все, что потребуется, окончательное решение зависело не от него, и он не мог позволить себе бросать слова на ветер. Поэтому промолчал.
– Разрешите продолжать? – тяготясь наступившим молчанием, спросил Барабанов.