Старики внимательно осматривали все, что мы сделали за полгода, подолгу задерживались у портретов, коротко обменивались мнениями.
Обращаясь к Елене Петровне, Хомутов заметил:
— Спасибо скажут вам сельчане за то, что жизнь их показали, и труд, и людей хороших. Есть только одна промашка… — Он пожевал губами и договорил, отделяя каждое слово: — Становой жилы не вижу.
Елена Петровна, кажется, не поняла, о чем идет речь, вопросительно посмотрела на старика.
За него пояснил мой дед:
— Советскую власть, дочка, надо показать, этом корню произрастают все наши теперешние успехи, вся наша жизнь на том держится и все, что наперед плануем.
— Но ведь все, чего мы достигли и к чему идем, — это и есть Советская власть, — ответила Елена Петровна. — К тому же эта тема безбрежна, как космос.
Макар Иванович стоял на своем:
— Не знаю, как это по-научному выходит, только уж вы, ребятки, обязательно покажите в музее, как в Ольховке наша власть зачиналась и как она набирала силу с самого Октября семнадцатого года.
— Без этого никак не можно, — поддержал его Семен Гордеевич. — Первым председателем Ольховского Совета был старший брательник Макара Ивановича — Кирьян Хомутов. — Мой дед дернул Хомутова за пустой рукав черного драпового пальто, сказал: — И Макара Ивановича портрет должон быть в нашем музее. Он дрался с Колчаком.
Макар Иванович собрал у переносья клочья седых бровей, сердито повел плечом:
— Ты, Семен, не тереби мой рукав, не о себе пекусь. Колчак за эту руку получил сполна… В музей меня ни к чему определять, а вот без Кирьяна не обойтись.
Проговорив это, старик приподнял шапку над головой и вышел из комнаты. За ним вышел и мой дед.
— Это действительно наш промах, — сказала Елена Петровна. — Портрет первого председателя Совета нужен.
Все посмотрели на меня: пиши!
В тот же вечер я пришел к Хомутовым, надеясь увидеть Кирьяна Ивановича на какой-нибудь старой фотокарточке. Но фотографий тех лет у них совсем не сохранилось.
— Мы с Кирьяном были на одно лицо, — говорил Макар Иванович. — Только ты, Гринька, на мое лицо не смотри, оно давно поросло мхом, а брательник мой в ту пору геройский был мужик, в самом соку.
Да, лицо Макара Ивановича сейчас не подсказывало мне черт его брата. Как я ни всматривался в него, видел только большой прямой нос среди пены седых волос.
И вот теперь эта фотография…
Ровно через год, в ноябре, я получил краткосрочный отпуск. Приехал домой, в Ольховку.
В тот же день к нам зашел Макар Иванович. Здороваясь, тронул рукой Ленинскую юбилейную медаль на моем мундире.
— Тебя, Гринька, теперь тоже можно определить в наш музей для истории.
— Не меня, а вот кого давно надо, — ответил я, достав со дна чемодана написанный маслом портрет.
— Никак, наш Кирьян? — удивился Макар Иванович.
— Он, — подтвердил мой дед, — таким вот с войны пришел. Только, Гриша, что это взгляд у него сумной какой-то.
— Верно, — согласился Макар Иванович, — не в себе вроде бы Кирьян…
Я тоже чувствовал, что имеется изъян в портрете, написанном с фотокарточки. Такой взгляд, напряженный, неестественный, бывает у многих людей, не привыкших позировать перед объективом фотоаппарата. Снять с лица напряженность нетрудно. Но чем заменить ее, каким был обычный взгляд этого человека?
Вечером дед предложил мне пойти с ним в Дом культуры.
— Надоело у телевизора сидеть, пойдем настоящее кино посмотрим.
— А что сегодня идет?
— «Ленин в Октябре».
— Четыре раза смотрел.
— И я не меньше. Все одно интересно.
После сеанса, когда мы с дедом вышли на улицу, он взял меня под руку, повел по присыпанной первым снегом дорожке небольшого парка, примыкавшего к Дому культуры. Видно, под впечатлением от просмотренного фильма заговорил о далеком прошлом.
— Ты ведь знаешь, что до революции на этом месте было имение шахтовладельца Шубина. Тогда оно было за селом, а теперь Ольховка так разрослась, что это место оказалось в самом центре. Сам Шубин-миллионщик бывал здесь редко, больше жил на Дону, у своих шахт, а тут хозяиновал его старший сын, он ведал заготовкой и сплавом леса для шахт. В начале зимы мужики — и ольховские, и из других деревенек — уезжали в верховья Волги, заготовляли лес, вязали плоты, а весной сплавляли их до Царицына. Старшинствовал над ними наш, ольховский, прижимистый мужик Жилин…