– А-а, так это те, психи? А где тот, которого они пытались убить?
– Ну да, именно психи. Разве нормальный человек дойдет до такого состояния?
Полисмен посмотрел на всех четверых скучающим взглядом.
– Ладно, проходи. Все вы пьяны, как стелька. Проходите, иначе всех заберу.
– Прекрасно. Забирайте. Придется идти в участок, если нельзя иначе избавиться от этих психов.
– А где старший кондуктор поезда?
– Он с доктором перевязывает раненого.
– Слушай, что-то ты много себе позволяешь. Ты что – разыграть меня хочешь?
Пехтура поднял своего спутника.
– Стой как следует! – скомандовал он и встряхнул его. «Л-люблю, как брата», – забормотал тот. – Да вы на него посмотрите, – сказал он, – посмотрите на них, на обоих. А там, в вагоне, – потерпевший. Что ж, вы так и будете стоять, так ничего и не сделаете?
– Да я было подумал, что ты меня разыгрываешь. Значит, это они? – Полисмен поднял свисток. На свист прибежал второй полисмен. – Вот они, Эд. Постереги их, а я пойду выясню: там, в вагоне, убитый. Стойте тут, солдаты, поняли?
– Вполне, сержант, – согласился Пехтура. Тяжело топая, полисмен убежал, а он обратился к штатским: – Все в порядке, друзья. За вами пришли вестовые, они вас проводят на парад, сейчас он начнется. Вы идите с ними, а мы с этим вот офицером отправимся в вагон за проводником и кондуктором. Им тоже охота попасть на парад.
Шлюсс снова заключил его в объятия.
– Люблю, к-к-как бра-брата. Все мое – твое. Проси чего хочешь.
– Отлично, – сказал тот. – Присмотрите за ними, капитан, они совсем спятили. Ну, вот, идите с этим добрым дяденькой.
– Стой! – сказал полисмен. – Подождите-ка тут, вы, оба!
С поезда раздался крик, лицо кондуктора походило на раздутый орущий шар.
– Поглядеть бы, как он лопнет! – пробормотал Пехтура.
– За мной, слышишь?! – крикнул он Пехтуре и Лоу.
Он отходил все дальше, и Пехтура торопливо сказал Лоу:
– Пошли, генерал! Давай быстрее! Прощайте, друзья! Пошли, мальчик!
– Стой! – заорал полисмен, но, не обращая на него внимания, они побежали вдоль длинной платформы, пока там кричали и шумели.
В сумерках, за вокзалом, город вычертил резкие контуры на вечернем зимнем небе, и огни казались сверкающими птицами на недвижных золотых крыльях, колокольным звоном, застывшим на лету; под неправдоподобным, тающим волшебством красок проступала некрасивая серость.
В брюхе пусто, внутри зима, хотя где-то на свете есть весна, и с юга от нее веет забытой музыкой. И, охваченные волшебством внезапной перемены, они стояли, чуя весну в холодном воздухе, словно только что пришли в новый мир, чувствуя свою мизерность и веря, что впереди их ждет что-то новое и удивительное. Они стыдились этого чувства, и молчание стало невыносимым.
– Да, братец, – и Пехтура изо всей силы хлопнул курсанта Лоу по плечу,
– все-таки с этого парада мы с тобой дали деру, верно, а?
2
С набитыми животами и бутылкой виски, уютно приютившейся под мышкой у курсанта Лоу, сели они в другой поезд.
– А куда мы едем? – спросил Лоу. – Этот поезд не идет в Сан-Франциско.
– Слушай меня, – сказал Пехтура. – Меня зовут Джо Гиллиген. Гиллиген, Г-и-л-л-и-г-е-н, Гиллиген. Д-ж-о – Джо. Джо Гиллиген. Мои предки завоевали Миннеаполис, отняли его у ирландцев и приняли голландскую фамилию, понятно? А ты когда-нибудь слышал, чтоб человек по имени Гиллиген завел тебя не туда, куда надо? Хочешь ехать в Сан-Франциско – пожалуйста! Хочешь ехать в Сен-Пол или в Омаху – пожалуйста, я не мешаю. Более того: я тебе помогу туда попасть. Помогу попасть хоть во все три города, если хочешь. Но зачем тебе ехать к черту на рога, в Сан-Франциско?
– Незачем! – согласился Лоу. – Мне вообще незачем ехать. Мне и тут, в поезде, хорошо, по правде говоря. Послушай, давай мы тут кончим войну. Но беда в том, что моя семья живет в Сан-Франциско. Вот и приходится ехать.
– Правильно, – с готовностью согласился рядовой Гиллиген. – Надо же человеку когда-нибудь повидать свою родню. Особенно, если он с ними не живет. Разве я тебя осуждаю? Я тебя за это уважаю, братец. Но ведь домой можно съездить и в другое время. А я предлагаю: давай осмотрим эту прекрасную страну, ведь мы за нее кровь проливали.
– Вот черт, нельзя мне. Моя мать с самого перемирия мне каждый день телеграфировала: летай пониже, будь осторожен, скорее приезжай домой, как только демобилизуют. Ей-богу, она, наверно, и президенту телеграфировала, просила: отпустите его поскорее.
– Ясно. Обязательно просила. Что может сравниться с материнской любовью? Разве что добрый глоток виски. А где бутылка? Надеюсь, ты не обманул бедную девушку?
– Вот она! – Лоу вынул бутылку, и Гиллиген нажал звонок.
– Клод, – сказал он высокомерному проводнику негру. – Принеси нам два стакана и бутылочку саосапариллы или еще чего-нибудь. Сегодня мы едем в джентльменском вагоне и будем вести себя, как джентльмены.
– А зачем тебе стаканы? – спросил Лоу. – Вчера мы и бутылкой обходились.
– Помни, что мы въезжаем в чужие края. Нельзя нарушать обычаи дикарей. Подожди, скоро ты будешь опытным путешественником и все будешь помнить. Два стакана, Отелло.
– В этом вагоне пить не полагается. Пройдите в вагон-ресторан.
– Брось, Клод, будь человеком.
– Нельзя пить в этом вагоне. Если желаете, пройдите в вагон-ресторан. – Рядовой Гиллиген обернулся к своему спутнику.
– Видал? Как тебе это нравится? Вот как гнусно отнесся к солдатам! Говорю вам, генерал, хуже этого поезда я еще не встречал.
– А, черт с ним, давай пить из бутылки.
– Нет, нет! Теперь это вопрос чести. Помни, нам надо защищать честь мундира от всяких оскорблений. Подожди, я поищу кондуктора. Нет, брат, купили мы билеты или не купили?
Небо в тучах и земля медленно и мерно расплываются в сером тумане. Серая земля… По ней проходят случайные деревья, дома, а города, как пузыри призрачных звуков, нанизаны на телеграфную проволоку…
И тут вернулся Гиллиген и сказал:
– Чарльз, вольно!
«Так я и знал, что он кого-то приведет, – подумал курсант Лоу и, поднимая глаза, заметил пояс и крылья, вскочил, увидал молодое лицо искаженное чудовищным шрамом через весь лоб. – О господи», – взмолился он, сдерживая дурноту.
Лоу отдал честь. Офицер смотрел на него рассеянным напряженным взглядом. Гиллиген, поддерживая офицера под руку, усадил его на скамью. Тот растерянно взглянул на Гиллигена и пробормотал:
– Спасибо.
– Лейтенант, – сказал Гиллиген, – вы видите перед собой гордость нации. Генерал, велите подать воду со льдом. Лейтенант нездоров.
Курсант Лоу нажал кнопку звонка и со вспыхнувшей вновь старой враждой, какую американские солдаты питают к офицерам всех национальностей, поглядел на знаки различия, бронзовые крылья и пуговицы, даже не удивляясь, почему этот больной британский лейтенант в таком состоянии путешествует по Америке. «Был бы я старше или счастливее, я бы мог оказаться на его месте», – ревниво подумал он.
Снова пришел проводник.
– Нельзя пить в этом вагоне, я ведь вас предупреждал, – сказал он. – Нельзя, сэр. В таких вагонах не пьют. – И тут проводник увидал третьего военного. Он торопливо наклонился к нему и подозрительно глянул на Гиллигена и Лоу: – Что вам от него нужно?
– Просто подобрал его там, он, видно, иностранец, заблудился. Послушай, Эрнест…