Во время последнего боя на помощь взводу пришли старослужащие других взводов роты, опытные, все уже повидавшие сержанты Федоров, Михеев, Волков, Павлович. Если бы не они из Карамугуля не вернулся бы ни один солдат. А про офицеров роты, в этот раз просто — ни слова говорить не буду….
Когда моджахеды зажали взвод, Звонарев, естественно, не стал повторять ошибки «куска-молдавана» и в ущелье не полез, а засел в скалах уже у самого склона. Тут и разгорелся тот последний для него бой…
Решив зажать обходивших их группу бабаев, Серега вместе с Васьком и прапорщиком Асабиным (замена «Деда» Марчука) спустился вниз, где неожиданно, нос к носу, столкнулся с изменившим направление отрядом духов. Рубили друг друга в упор, заканчивали гранатами. Под конец яростной стычки Звонарев получил сквозное пулевое ранение в голову и погиб, так и не поняв, что уже ВСЕ — война для него кончилась. По свидетельству сослуживцев, выставленное у морга тело командира четыре дня наводило ужас на всех, пришедших попрощаться с погибшими, — развороченный, открытый череп и какая-то неестественная, иронично-жизнерадостная, прямо демоническая улыбка на окровавленном лице.
Как пронесло вновь прибывшего и не слишком боевого прапорщика, остается загадкой. Васек же схлопотал несколько неопасных царапин и одну конкретную пулю из АКМа — в ягодицу. У Судьбы, все же чересчур специфическое чувство юмора…
К моменту гибели Сереги еще несколько человек получили различной тяжести ранения. На выходе погиб Хадеев, сержант-татарин и кто-то еще из вновь прибывших.
На помощь взводу прорвалось человек пять-семь своих с роты вместе со старшим сержантом Димкой Федоровым. Поприжав духов, солдаты стали вытаскивать раненых. Опять потери. Тяжелейшее ранение, сделавшее его впоследствии инвалидом, получил Серега Лаер, однокашник Васька по учебке, сержант из второго взвода.
Тела убитых остались прикрывать трое Федоров, Либоза и Катаев. Когда за ними вернулись, Саша Катаев уже был смертельно ранен в голову. Точно также, как Звонарев, только наоборот — в правый висок с выходом над левых ухом, да череп цел остался. Он еще прожил целых восемь дней и умер, не приходя сознание, уже в Кундузском медсанбате.
Вытащили всех.
Через месяц Вася Либоза вернулся в роту и до самого дембеля молодым козликом скакал по горам Бадахшана. Правда ранение ему аукнулось сразу же. Братья-сержанты Федоров, Михеев и Волков, потешаясь от души, говорили:
— Приедешь в деревню, будешь там первый парень. А как же — воевал, награжден и даже ранен! Вот только рана у тебя, братан, какая-то неправильная… герои обычно пулю спереди получают, ну, на-крайняк, в бок… а как же это тебя — в жопу-то ранили?
Вася улыбался, сладко жмурился и на шуточки друзей не реагировал.
Он был уже не тот, молодой Васек.
Как-то незаметно изменилось все — стал Вася совсем другим… Простым пацаном, хлебнувшим сполна, полным ртом, того дерьма, что почему-то у нас называется героизмом.
Лариска, орех и Манюня
Жизнь в расположении части в перерывах между боевыми выходами — скучна и монотонна. Все время одно и то же: караул, наряд, хозяйственные работы. Три раза в неделю фильм, либо о революции, либо о войне. Распорядок дня таков, что бездельничать, то есть читать книги, тебе тоже не дадут: два развода. Две поименные переклички, физподготовка и прочие прелести гарнизонного быта. Отгулов, как и выходных, естественно, нет. Но солдаты народ изворотливый и, помыкавшись, отдушину себе, дабы не свихнуться, все же нашли: занялись разведением животных.
Не знаю, как обстояли дела в других подразделениях, но мы начали с одомашнивания крыс. Чего-чего, а этого добра у нас хватало с избытком. Поначалу мы с ними вели самую настоящую войну. Правда, летом крысы на глаза нам почти не попадались. Но как только с наступлением зимы в палатках начинали топить «буржуйки», они тут же приходили «на огонек», и у нас открывался сезон большой охоты.
Оказалось, что крысы народ жизнерадостный и очень предрасположенный ко всякого рода незатейливым играм. Они быстро сообразили, что устройство армейской полевой палатки идеально подходит для проведения популярнейшего крысиного аттракциона, который мы тут же окрестили «американскими горками». Выполнялся он следующим образом: иногда по одной, а чаще парами или даже целыми группами крысы взбирались по наклонному скату до самого верха палатки, а потом с радостным писком съезжали на порядочной скорости вниз. Оттуда они прыгали наземь, перебегали под полом на другую сторону палатки и опять — наперегонки.
Скатывались крысы вниз по третьему, внутреннему слою палатки, так называемому «обелителю», и нам изнутри через выпиравшую тоненькую ткань были прекрасно видны не только их животики и резко бьющие по материалу хвосты, но даже коготки и зубы, которыми крысы пользовались при подъеме — скользко все же!
Время от времени на нас находила какая-то одурь. Мы дружно хватали ремни, сапоги и вообще все, что под руку попало, заскакивали на кровати и, дождавшись очередных гонщиков, остервенело лупили по пологу. Иногда попадали, и, если зверек терял сознание, мы вытаскивали его из-под пола и под дикое улюлюканье добивали.
Так продолжалось довольно долго, пока Валерке Доброхвалову не пришла в голову одна замечательная идея. Он предложил приручить, «одомашнить» крыс. В течение нескольких минут Валера нарисовал нам совершенно идиллическую картинку: усталый, только что вернувшийся с операции взвод сидит поздним вечером вокруг коробки с милым, всеми любимым зверьком и отогревает себе душу в общении с живой природой. Кто-то из дембелей попробовал сопротивляться:
— Ну, вот еще! Такую тварь у себя держать!
Но тут на помощь рассудительному и немногословному Доброхвалову пришел Саня Катаев и в течение часа подробно рассказывал нам все, что когда-либо слышал и что смог придумать по ходу рассказа о «крысином короле».
Слабое сопротивление антикрысиной коалиции было задавлено в зародыше. Кто-то припомнил о своих земляках в ремроте, и через пару часов у нас появилась старая клетка-ловушка. Ржавчину быстренько отчистили, Димку Куделю «раскрутили» на банку офицерского сыра, а молодых разогнали по койкам: «Сидеть тихо и дышать по очереди!»
Не прошло и двадцати минут, как в притихшей палатке раздался звонкий щелчок захлопнувшейся дверцы и еще более громкий протестующий писк. С триумфом ловушка была тут же извлечена из-под «обелителя», и перед нашими взорами предстала здоровенная особь серо-песочного цвета, метавшаяся из угла в угол, яростно бьющая хвостом и остервенело грызущая стальные прутья длинной парой табачных зубов. По огромным, подпиравшим основание хвоста придаткам было определено, что сие чудо есть мужик, и, соответственно, он сразу же был окрещен в память о выдающемся литературном герое Васисуалием Лоханкиным.
То ли ему имя пришлось не по душе, то ли чересчур пристальное внимание, но Васисуалий вдруг скрутился калачиком посреди клетки и мгновенно уснул. Минут пять его безуспешно пытались разбудить, несколько раз легонько ткнули автоматным шомполом в бок, а потом и вовсе окатили кружкой ледяной воды. Вроде бы подействовало… Васисуалий вскочил, сделал несколько виражей по стенам и крыше, потом как-то заторможенно прошелся из конца в конец, лег на бок, пару раз конвульсивно дернулся и затих. Мы глазам своим не поверили умер! От чего?! Думали, думали и решили — разрыв сердца!