Но все это слабый отблеск заката в иллюминаторе падающего авиалайнера. За блестящей кожурой образцово-показательной дивизии жили свои черви. То, что везде называлось дедовщиной, блекло в жестоком мире Азадбаша. Я безмерно благодарен Диме Кушниру, и буду помнить о том, что он для меня сделал, до конца своей жизни. Тридцать дней из сорока я прожил в оазисе, посреди безжалостной пустыни. И, самое главное, многое узнал о выживании.
Все, что говорили о первой и четвертой ротах — правда. Седьмая отдельная тема…
Обычно во всем винят офицеров. Мне кажется, что тут особый случай. Азадбаш — это огромная пересылка всего Туркестанского военного округа. В округе 40-я армия — одна из многих. Да, было много людей из ОКСВА — вина специфического климата, все же в Афгане желтухой болели намного чаще, чем в округе. Кроме того, не все гепатитчики округа попадали в дивизию, многие ехали в отпуск. Афганцам отпусков не полагалось. Вот представьте себе, со всей Средней Азии, со всего Афгана едут люди после болезни. Служат, если это можно назвать службой, сорок дней, а потом едут по своим гарнизонам. Офицеры — точно такие же желтушники. Какая тут может быть дисциплина — все варяги! Да и недосуг было «кадетам» горбатится в чужой части — своя ждет. Пришел утром на три минуты — глянул на сержантов, все ли на месте, да и ушел… до следующего утра.
Сказать, чтобы не боролись — еще как боролись: от десяти до пятнадцати открытых судебных процессов по дивизии в месяц. Сроки такие, что закачаешься. Как на разводе зачитают, кому сколько дали, так вой стоит — в городе слышно.
Но и вершилось такое, что на уши не натянешь. То наряд обдолбился и обожрался местной чашмы, а потом прибил дежурного по штабу (чтобы спрятать тело, они засунули его в топку котельной — до половины корпуса… и уснули); то десантура отрабатывала «калабаху», да не подрассчитала — перебили шейные позвонки своему же — молодому из ВДВ (а их, своих, кстати, они всегда лупили особо жестоко); то какой-то урюк, избивая, перебил пацану сапогом половой член; то довели до самоубийства сразу двоих (бойцы перекинули веревку через забор, завязали по петле и вместе спрыгнули — по разные стороны); ну а об истории о том, как один терпел-терпел, а потом пошел и сдал всех с потрохами особистам, я вообще подробно рассказывать не хочу (последней каплей послужил дедовской спектакль, где будущего стукача принудили отсосать у бродячего кобеля).
Самой страшной считалась «отправная» седьмая рота. Если остальные формировались по убытию реабилитантов, то отправляли народ именно с седьмой. Там творилось вообще нечто неописуемое. По слухам, в ней даже десантнички «отхватывали» по полной программе.
Слухи подтвердились сразу и полностью, как только меня, Толика и еще с два десятка порозовевших кабанчиков перевели в «отправную».
К отправке мы заделались настоящими старожилами Азадбаша. Все земляки и Димка, и сержант-дончанин давно разъехались по своим частям. Землячество тут же развалилось, и буквально через пару дней взвод переформировали. Мы пошли в общие казармы, а отдельную «палату» тут же заняло другое землячество. Правильно… чуреки!
Ко мне на пару дней приезжала двоюродная сестра Валентина (они с матерью тогда еще жили в г. Байсун Узбекской ССР). Подкормила и братца, и Толика. Спасибо тебе, сестренка!
Еды все равно не хватало, хотя кормили, по армейским меркам, весьма неплохо. Была, к слову, в Азадбаше и своя «фишка» — полдник. По времени, как раз посередине между завтраком и обедом, батальоны по очереди выстраивались на плацу и на длинных столах появлялись молочные бидоны и подносы с кружками. Всем наливали по 250 мл какой-то местной разновидности кефира. Если спросите, какой он, отвечу однозначно — самый вкусный во всем мире!
Один раз у нас был просто праздник — будучи в наряде по кухне попали на работу в пекарню. И здоровенный амбал, вольнонаемный узбек, дал нам с Толяном по буханке горячего хлеба. И даже более того, разрешил остаться в маленькой клуне, чтобы его там съесть. Понимал, значит… Интересно, почему в молодости они совсем другие? Такие, как в седьмой «отправной»…
Все же хранил меня кто-то все эти годы…
В первый же день перевода вновь прибывшие познакомились с процедурой окончания переклички перед отбоем. Все гениальное просто. Хотите порезвиться в «седьмой» — да вопросов нет! В роте человек — хорошо за двести, выбирай, не хочу! По окончании все деды и особо заслуженные (то есть все, вне зависимости от срока службы урюки) выстроились по обе стороны от входа. Команда отбой, и орава из сотни молодых ломится в двери сквозь строй свистящих блях и ремней.
«Балду свою бестолковую подставил, кровь потекла — п…ц тебе! Значит, сучара желторотая, не умеешь ты жизнь свою спасать и ставишь все боевое подразделение под удар противника. Тебя же, гандона, потом под душманским огнем придется с поля боя на руках выносить! А ты думал?! Всем в Афган идти, не только тебе, мудак безмозглый! Твои деды нам спасибо скажут за учебу твою, русский пидарас! После отбоя — к замкомвзводу, на дополнительные занятия. Пока — бегом, марш!»
Вот так вот… Тонкостей этих правил мы еще не знали. У меня дырка посреди головы небольшая, но кровь не останавливается. У Толяна — бровь. Надо было ему, братишке, не борьбой, а боксом заниматься — пообвыкся бы. Пока ждали отбоя, осмотрелись. Огромная казарма, бесконечные ряды коек. Сразу видно: несколько землячеств и десантура — отдельными островами. Самое большое и жестокое — узбеки. Самое безбашенное — азербайджанцы и северный Кавказ (потом уж узнали). В роте взводов не три, как положено, а штук восемь, да в каждом — по тридцать с лишком бойцов. Все разных призывов и везде свои «приколы». Посмотрели, поняли — не отбоя ждем, смерти. Спрашиваю Толяна:
— Что делать будем?
— Ждем…
Оказался чертяка прав. Мы еще на разводе слышали шушуканье о каком-то Рустаме. Волновался народ больно. Нам, молодняку, ваши старческие волнения до жопы! Чем вам, твари, хуже, тем вы нас, выживальщиков, меньше трогаете. Отбой. Только в койки прыгнули, слышим команду:
— Э… собаки битые… Ко мне!
Подходим. Пять плоских харь.
Одна разевает пасть:
— Чайник чашмы — сюда, пулей.
Стоим, мнемся. Где брать чайник, положим, понятно. А деньги? Для нас, духов, вопрос не решаемый, в принципе!
Тут подлетает перепуганный на всю голову младший сержант ВДВ, хватает нас за загривки и начинает выталкивать с прохода меж коек и при этом придушенно шипит:
— Бегом, бля! Не слышали, что Мирза сказал!
Побежали. Пацан вэдевешник, Славик. Мой призыв — осенник 82-го. Сибиряк из Красноярска. С нами в одном взводе. В Афгане еще не был — прибыл прямо по окончании учебки. Зато в «седьмой» уже полтора суток. Это по нему видно напухшая щека (потом выяснилось — сломано два коренных зуба), терпит, но прихрамывает (получил сапогом в голень — смачная гематома). За чашмой уже ходил (да ладно — все ходили, не в одной «отправной» деды бормотуху глушат). Деньги у него.
Про таких в армии говорили: «Парень, вроде, неплохой — только ссытся и глухой!» Настоящий русский мальчишка — светло-русый, круглолицый, коренастый, щеки с румянцем до бровей, но неулыбчивый и одна проблема — он из тех, правильных, что везут и все терпят. Принял условия игры и тянется по ним, как срака по щебню. А его тем временем имеют по полной. И при этом с места давай учить, старший товарищ хренов.
— Что вы стояли, дрочили, жить надоело?
— Да ладно… расслабься! — Толика попустило. Славик не отступает:
— Щас на патруль нарвемся — всех расслабят!
Толяна перемкнуло, аж встал, бедный:
— Чуваки! Все просто, бля! Нас вяжут, «губа» — вертолет — отмучались!