Проведя ноябрьскую колонну, полк потерял на ней танк, одну БМП и несколько автомобилей с грузом. Погибло девять человек. Вот тогда-то и было принято решение нанести ответный удар по немногочисленной, но весьма активной и удивительно дерзкой группировке Джумалутдина. Его отряды контролировали помимо части дороги еще Гузык-Даринский перевал и Карамугульское ущелье, тянувшееся от самого Файзабада якобы до самого Пандшера. Ну и, конечно, урочище Аргу, где Джумалутдин был единственным и полновластным хозяином.
Базой Джумалутдину служили два кишлака — Карамугуль и Гузык-Дара, находившиеся в шести и восьми километрах от полка. Расположились они на редкость выгодно: у подножья скалистого, закрывавшего к ним доступ хребта и ни реактивная, ни гаубичная батарея не могли их накрыть даже навесным огнем.
В начале года Джумалутдина попытались «урезонить» с воздуха, но, потеряв на перевале вертолет, командир эскадрильи послал Смирнова подальше и пожелал тому впредь решать собственные проблемы собственными же руками и не лелеять надежды въехать в рай на чужом горбу. Вертолетная часть подчинялась полкачу только формально, но скандал получился дичайший — чуть не передрались.
Первую попытку пощупать группировку Джумалутдина силами двух рот батальона и разведкой предприняли в первых числах января, сразу после того, как у офицеров окончилась Великая Новогодняя Головная Боль. Но, не успев и наполовину приблизиться к кишлакам, обе роты и доблестная разведка встретили такое мощное сопротивление, что, быстренько свернувшись, организованно драпанули. Операция длилась всего двенадцать часов и стоила жизни двум солдатам.
Подобные неурядицы, само собой, не могли унять пыл Смирнова, и с середины января штабисты плотно уселись на свои жирные зады — планировать крупномасштабную акцию в районе кишлака Карамугуль.
Глава 20
Прошедшие шесть месяцев стали для Саши самым длинным и самым мучительным испытанием во всей его жизни. В роте связи его презирали абсолютно все — от взводных до последних чмошников. Первые недели с ним вообще никто не разговаривал и по три, четыре, а то и по пять раз стабильно ставили в различные наряды.
Саша набрался смелости и в очередной раз подошел к полкачу. Тогда его, с глаз долой, поставили на должность механика-водителя командирской машины и перевели в парк. Теперь в перерывах между нарядами и караулами он сутками просиживал на «сто первой». С утра до вечера, по уши в мазуте, и в жару, и в мороз, Саша крутился вокруг своей КШМки. И было отчего! Ни одна «тачка» в гарнизоне не проверялась столь тщательно и многократно, как машина Самого.
Саша осунулся, обозлился, повзрослел. В случившемся себя не винил. Особенно его грел тот факт, что все обошлось благополучно. Однажды, разговаривая с Горой, он не выдержал и вспомнил сентябрьский свой «залет», хотя обычно они обходили его молчанием:
— Если все вернуть назад, я бы ее посильнее швырнул…
Гора промолчал. Не без основания считая себя причастным к той истории, он держался с Сашей настороженно, словно боялся, как бы тот не натворил еще чего-нибудь похлеще.
Но вообще ребята из третьего взвода были единственными, кто не отвернулся от него. Он это ценил. Но, чувствуя перед ними свою вину (все-таки он крепко их подставил), старался попадаться на глаза как можно реже и всего с десяток раз зашел в родную палатку.
Известие о том, что в горы «пойдут все!», в том числе и он, Саша встретил с нескрываемой радостью. Он мог рассчитывать, что участие в боевой операции сблизит его с ребятами своего призыва, по крайней мере, они перестанут смотреть на него косо. Что же касается старослужащих, наиболее досаждавших Саше, то они уже «свалили на дембель». Нынешние же деды, в прошлом самые гонимые чмыри, ненавидели его молча и о злосчастной эфке вспоминали редко. Он хорошо чувствовал это и однажды пожаловался Шурику на свою житуху. Шурик ответил вполне определенно:
— Да-а паш-шли-и они! Все! Пойми ты — этих чмырей Жаба давит! Они так бы и копошились в дерьме, если бы не ты… Ты вот — смог! А у них еще писюн не вырос! Калибр мелковат — не тот! Вот они теперь и давятся!
Через неделю, когда деды, хотя и молча, а все же достали его, Саша почти точь-в-точь повторил Шуриковы слова:
— Да пошли вы, чмыри!
Они вынести этого не смогли, тут же стукнули ротному. Тот вызвал Сашу и тоже немножко «настучал» по голове: «Чтоб лишнего не базарил!»
Но теперь появилась возможность обо всем этом забыть. Поэтому Саша и радовался предстоящему походу. Воспоминания об изнуряющей тяжести рейдов отошли на второй план, а в утомленном сознании осталась лишь память о крутом братстве гор, где нет ни дедов, ни чмырей, ни кадетов, ни салабонов — только братишки и командиры и лишь одно общее дело…
Глава 21
О намечающейся новой карамугульской прогулке в четвертой мотострелковой роте узнали где-то за пару дней. Радости это известие, понятно, не вызвало. В памяти еще не стерлись воспоминания о событиях месячной давности, да и вообще — февраль далеко не самое лучшее время года, чтобы лазить по горам, а тем более в вотчину Джумалутдина.
Особенно заметно приуныли дедушки. Находившись сверх всякой меры, имея в дембельских ящиках по медали, а то и по ордену, они уже всеми помыслами были дома, а тут — нате вам, с бубенчиком: мало того, что старослужащих берут, так еще и куда берут? Полный абзац!!!
Чувство опасности, в начале службы притупленное до полного отсутствия, обострялось прямо пропорционально дням, оставшимся до демобилизации, и к тому же в геометрической прогрессии. А тут еще у всех перед глазами стояли привезенные в середине января из Бахарака и в течение двух суток пролежавшие на снегу у морга пять трупов бойцов первого батальона. В полку существовал такой мрачный обычай — давать сослуживцам и землякам возможность попрощаться с погибшими товарищами.
Из пятерых убитых трое отслужили по два с половиной года и ждали февральской партии на отправку, а двое уже были дедами, то есть отслужили по двадцать два-двадцать три месяца. Погибли ребята первой минометной батареи из-за оплошности в бою.
«Крепость» — место дислокации гарнизона — попала под жесточайший обстрел. Один из солдат-минометчиков получил тяжелое ранение в плечевой сустав, и его унесли в укрытие. Как всегда бывает в подобных ситуациях, один расчет стал работать на два миномета. Заряжающий, не зная, что свободное орудие уже заряжено, поверх первой опустил в ствол вторую мину и, отбежав на пару шагов, произвел выстрел. Обе стодвадцатимиллиметровые мины взорвались прямо в стволе.
Взрывная волна, осколки мин и размером с ладонь куски орудийного ствола в буквальном смысле раскромсали весь стоявший в нескольких метрах вокруг боевой расчет.
Солдаты и понять ничего не успели… А то, что от них осталось и два дня пролежало перед моргом, вогнало всех старослужащих в глубочайшую черную депрессию.
От стрессов же дедушки знали лишь одно лекарство, один суперантидепрессант — план. И частенько к нему прибегали. Чем-чем, а прекрасным, крепким, как тогда говорили — термоядерным, гашишем Бадахшан славился на всю ДРА. Этого добра тут было предостаточно и даже с избытком. Ходили упорные слухи, что бабай, не давший бесплатно «шурави на косячок», якобы рисковал многим, вплоть до собственной бестолковки.
— Им выгодно, чтобы мы долбили! — делали старослужащие глубокое умозаключение и забивали очередную сигарету. В боевых подразделениях долбили, правда, в меру, не то, что в хозвзводах и прочих подобных командах. Но, тем не менее, за полгода до дембеля почти все мало-помалу позволяли себе немного расслабиться. Само собой разумеется, что именно рейдовые роты были основными поставщиками гашиша на территорию части. И сколько офицеры ни ловили, сколько ни наказывали поставщиков (впрочем, дальше губы дело не шло) — а после каждой операции подразделения приходили затаренные под завязку, и вечером по палаткам разносился безудержно-заразительный смех… Первая, самая веселая стадия — «ха-ха», ну а дальше в зависимости от дозы, здоровья и темперамента; хотя до ручки, или по местной терминологии — «до галюнов», обкуривались редко.