— Вот, выходит, что глупый ты есть, Матвейка, хоть и по нозди обволосател… Для пролетарьяту в этом порохе совсем другой дух унюхивается.
— Какой же бы это дух?
— А такой дух, что вставай, проклятьем заклейменный. Вот какой дух!
— Тебя послушать, дак хоть сейчас в комиссары ставь! А над лекарством шептуна пущаешь отченашева… Суеверец…
— Да ведь не всем же, Матвеюшко, как ты — в задор за волчьим зубом! Я тебя над лекарством отчитаю шепотком, и пей со Христом. Тебе пользительно, и мне приятно…
Федя хохочет. Поглянулся ему Мокеич.
— Держи, — говорит, — дедко, пороху! Во-первых, за то, что ты идейный, а во-вторых, мыслишку мне одну подкинул. Лечи революционных бойцов!
Отсыпал ему толику, сам к командиру подался. Ему, видишь, в город частенько приходилось пробираться… На связь с левобережными партизанами выходил. А связь эту мы держали черед одного старикашку. Тот на базаре с морской свинкой промышлял… Подашь старикашке деньги, он мыркнет ей что-то, свинка и сдействует. Бумажку из ящика зубками выдернет, и, пожалуйста, читай свою судьбу на предбудущее время. Бойко дело шло!.. Царские полковники и те, случалось, гадали. На союзников надежи мало осталось, дак на свинку уповали: не вытянет ли, мол, морская насекомая чего-нибудь такого… этакого… насчет дореволюционной колбаски и плакучего сыру.
Только свинка политикой не занималась, все больше сердечные дела улаживала.
Под этим видом Федя и встречался со стариком. Тут уже свинка не судьбой заведовала, а сведения о противнике, указанья всякие и даже боевые приказы передавала. Ловко подстроено было, однако риск… Оценили, видишь, Федину голову, а другому кому старикашка не передаст: в лицо не знает. Так что опять Феде идти.
Вот он и смекнул.
— Товарищ, — говорит, — командир! Ты, поди-ка, слыхал, как Керенский из Гатчины ушел?
— Ну, дак что?
— В бабское во все переоделся, в сестру милосердную…
— Ну, дак что?
— А то — нельзя ли мне девицей какой приснарядиться?.. Насчет жениха у свинки выведать…
Командир оглядел Федю и говорит:
— Оно бы лады, было да корпусность у тебя больно глистоватая. Длинный, тонкий, завостренный со всех концов… Шкет, словом.
— Корпус подладить можно! Туда ваты, сюда ваты, в длину убавлюсь, где вострый, округлюсь.
Глядит командир на Федю:
— Ежели тебя натурально до бабской плепорции довести — это сколько же ваты придется потратить? А с ранеными тогда как? Тереби вон конские потники и округляйся, да тряпье какое-нибудь еще…
Через неделю такую мещаночку мы из Шкета сделали, кругом шестнадцать.
Он, Федя-то, и так невозмужалый еще… Где усам, бороде быть — у него пушок, легонький такой, к коже ластится. Глаза, что два родничка, ясной-ясной синью напитаны. Нос, как у синички — аккуратненький. Чуб только лихой. Закуржавеет на морозе — ровно из серебра выкован. Какой завиток отяжелеет, свесится — ямочку на щеке достает. Ну, да чуба под полушалками не видно! Исправим, значит, ему фигуру, юбок насдеваем, чесанки с калошами, шаль с кистями — такая кралечка выйдет — все отдай, мало!
Дедко Мокеич тут же крутится, реденькую бороденку бодрит да присоветывает:
— Ты, дочка, кокетом, кокетом ходи, а губки узюмом сложь…
— Как это «кокетом?»
— Позвонки, стало быть, распусти и вензелями значит, корпус, вензелями… Форцу давай!..
Матвейка Бурчеев деда на подковыр:
— Ты, лекарь, чем языком-то вензелявить, взял бы да показал. А то «кокетом», «узюмом»! Ты покажи… Федька урок возьмет, и мы поглядим.
— И покажу! Тебе-то, правда, верблюду сутулому, так не ходить, а Феде… тьфу, не путай ты меня! Какой он теперь Федя? Натуральная Федора! Так вот, Федоре, говорю, заместо Христова яичка сгодится. Учись вот, дочка… Перьво-наперьво, лицо строгое сделай и шепотом скажи слово «узюм». Сказала и окоченей, замри! Как губы сложатся, так и заклей их на той точке-линии. А при походке нижние позвонки в изгиб, в изгиб пущай, да покруче! Гляди-ко, вот.
Мокеич сложил пельмешком губы и завосьмерил. Так то есть завихлял портками, аж мослы под холстиной обозначило. Сам приговаривает:
— Вензелями… Вензелями… Задорь… Задорь…
Не успели прохохотаться, Матвейко ввернул:
— «Кокет» у тебя что надо получился, а вот «узюм» синеватый вышел… На куричью гузку больше смахивает.
На этот раз Мокеич заплевался.
— Гаденыша бы тебе под язык склизкого!
Одним словом, отправили мы Федю в город.
Раз сходил, и в другой, и в третий…
А с четвертого не вернулся. И вот как случилось.
Поглянулась наша «Федора» есаулу казачьему… Сластена, видать, был есаулишко насчет мещаночек. Ну, и ухлестнул. Федя только что от старикашки, ему в отряд позарез срочно надо, а есаул его в ресторан тянет. Орешками угощает, мамзелью навеличивает, локоток жмет… Федя глазками поигрывает, отнекивается: