В конце апреля наша дивизия освободила небольшой лагерь американских военнопленных. Поразили нас тогда их вполне пристойный вид и обилие продовольственных запасов, которыми они щедро делились с нами. Мы не знали тогда, что Америка и Германия были членами Женевской конвенции 1929 года о гуманном отношении к военнопленным. В нашей открытой печати об этой конвенции вообще не упоминалось. Понятие «военнопленный» у нас подменялось термином «пропавший без вести». Помнится, весной сорок второго года в итоге неудачного нашего наступления под Харьковом мы потеряли более ста тысяч пленными, официально «пропавших без вести».
А Берлин полнился слухами. Немецкие перебежчики рассказывали, что англичане разорвали военный союз с русскими и будут защищать столицу рейха вместе с вермахтом, что Гитлер уже встретился с Черчиллем и тому подобное.
В эти же дни нам стали известны и подлинные факты, как правило, трагические. На подземной станции городской электрички «Анхальтер банхоф» тысячи мирных жителей, спасаясь от бомбежек, втискивались вниз, давя и уродуя друг друга. А команда эсэсовцев взорвала большой универмаг «Карштадт», где погибло несколько сотен немецких женщин и детей. Был взорван туннель под Ландверским каналом, где прятались от обстрелов берлинцы. Более тысячи их погибло, утонув в хлынувшем водном потоке.
Но даже в эти страшные дни берлинцы не теряли присущего им чувства юмора. Вот несколько ходивших тогда по городу анекдотов:
«Когда же кончится эта проклятая война? — Тогда, когда с Восточного фронта до Западного можно будет проехать на метро».
«Если Америка начнет войну с Россией, я буду воевать на стороне русских. — Почему? — Чтобы попасть в плен к американцам».
«Когда кончится война, я сяду утром на велосипед и поеду вокруг Германии. — А что ты будешь делать после обеда?»
И вот наступил самый великий день — Девятое мая.
До поздней ночи в кругу наших разведчиков мы праздновали Победу. Мы пили за тех, кто ждал нас все эти годы и верностью своей помогал нам уцелеть, пили в память наших фронтовых друзей, которые отдали свою жизнь до великого дня Победы, как и наш начальник разведки майор Юдаков. Но, между прочим, никто из нас не поднял стакана в честь «отца всех народов», Верховного главнокомандующего. Никто.
А дня через два я и еще два переводчика из соседних дивизий получили приказ прибыть в Берлин, в распоряжение главного военного коменданта города. В штабе корпуса мы узнали, что комендантом еще до взятия Берлина был назначен генерал-полковник Н. Э. Берзарин, бывший командующий 5-й ударной армией.
Наша троица шла большей частью пешком: мосты почти все были взорваны, автострады разбиты, а местами заминированы. За день с трудом добрались до юго-западной окраины Берлина. Здесь разрушений почти не было. В цветущих садиках стояли светленькие коттеджи в два-три этажа, казавшиеся безлюдными. Переночевав в каком-то бесхозном домике, двинулись дальше.
Картина города становилась все страшнее. «Центра Берлина не существует, — записал я в тот день свои впечатления. — Более жуткие разрушения трудно себе представить…» На уцелевших стенах выведено белой краской: «Убей девять русских!», «Берлин останется немецким!» И множество плакатов — силуэт крадущегося человечка, палец приложен ко рту, надпись «Молчи! Враг подслушивает!» А рядом на только что поставленных щитах — другие плакаты: «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается. И. Сталин».
Но уже тогда среди развалин были видны группы немок с метлами, лопатами, носилками, расчищавших тротуары и улицы. Сохранившиеся кирпичи они аккуратно складывали у стен домов, а битый камень, черепицу и стекло сваливали в кучи, которые потом вывозили на грузовиках на одну из восточных окраин Берлина, где выросла огромная гора мусора, названная местными жителями Монт Кламотт (Хлам-гора).
К вечеру мы убедились, что идти дальше по незнакомым темным улицам не стоит. В уцелевшем доме вдруг увидели свет на первом этаже, постучались. Нас пригласили: то были французы, бывшие военнопленные, и симпатичная молоденькая немка, которую один из французов представил как свою жену. В комнате ярко горели свечи. На столе множество бутылок и тарелок с едой. Довольно хорошо говоривший по-русски француз рассказал: они работали на военном заводе неподалеку от Берлина. Вместе с нашими военнопленными и угнанными из России молодыми ребятами. Жили дружно, но размещались в разных лагерных бараках. Француз под аккордеон спел по-русски две песни: «Тачанку» и «Три танкиста». Остальные подпевали, тоже по-русски.