Высокая луна, скрываясь за радужными облачками, кривовато, но спокойно смотрела вниз. Убелённый чистейшим первым снежком, лес молчал холодно и безучастно. Передние люди, несомненно, как-то прорвались сквозь заграждение. Они исчезли уже в ельнике и пошли, по инструкции, к месту встречи. Их теперь не воротишь. Что ж делать? Как быть? Трое раненых, он один…
Первое, что он сделал, конечно, — это приказал осмотреть и наскоро перевязать раны. Они были не особенно тяжёлыми, но делали отряд неподвижным: ноги! Как же выбраться отсюда теперь?
Капитан-лейтенант сделал было шаг вправо, но его резко шатнуло. Этого ещё не хватало! Контузия, что ли? Острая боль свела спину. Эта боль сразила капитана.
Что нужно предпринять, ему было ясно, совершенно ясно. Надо было тотчас же, шаг за шагом, но как можно скорее прощупать обратную дорогу между минами. Значит, надо было идти, останавливаться, замирать на одной ноге, осторожно опускать вторую, нагибаться, садиться на корточки, ощупывать снег… А кто из них четверых был способен на это?
Раненные в ноги не могли идти; контуженный не был в состоянии сгибаться; тот, кому повредило руку, не годился для нащупывания мин.
Но и оставаться здесь, под носом у немцев, в лунную ночь было тоже совершенно невозможно.
Капитан-лейтенант, сжав зубы, осмотрелся ещё раз. Он вздрогнул… Сзади, на холмике, с которого они только что спустились, он увидел маленькое чёрное пятнышко. Неподвижно, но ясно рисовалось оно на белых намётах снега у того места, где тропа разветвлялась надвое.
— Чёрт возьми! Волчонок! — ахнул он. — Борька!
Остерегаясь кричать, капитан торопливо замахал в ту сторону рукой: «Сюда! Сюда!»
В этом пятнадцатилетием мальчугане, Борисе Волкове, сосредоточилась теперь вся его надежда.
За два месяца работы в разведывательном отряде Боря Волков, подобранный разведчиками где-то во время отступления, сумел совсем незаметно перейти с положения воспитанника части на положение настоящего рядового бойца. Капитан-лейтенант и другие командиры со дня на день всё с большим и большим интересом приглядывались к нему. Тихий мальчик этот был так твёрд на словах и в поступках, как не всегда бывает твёрд взрослый.
Он был не вообще отважен, а спокойно, расчётливо смел. В то же время он на редкость разумно и находчиво умел в случае надобности пользоваться своим не по годам детским видом, своей лёгонькой фигуркой, звонким, как бы ещё не окрепшим голосом. Он мог — а это большая редкость, — когда нужно, совершенно искренне всплакнуть; когда нужно, по-ребячески разыграться.
Мало-помалу, сначала по снисхождению к его настойчивым просьбам, потом уже и без всяких просьб, его стали брать с собой в операции, давать далеко не пустячные поручения. Борька стал незаменим. Выяснилось, что лучшего связного, способного пробраться откуда угодно и куда угодно, лучшего наблюдателя в самых трудных местах и искать нечего. Был случай, когда Борис с донесением один перешёл фронт в очень сложной обстановке. Был случай, когда он, находясь в глубоком тылу у врага, первый заметил приближение вражеских автоматчиков, вовремя оповестил командира и тем спас отряд.
«Волчонок! — ласково говорили про него все как один бойцы, люди, вовсе не склонные хвалить понапрасну. — Ну, Волчонок у нас вездеход. Он как под шапкой-невидимкой гуляет. Подросток — подросток, а пользы за двух стариков принесёт!»
Сегодня Борю взяли именно с этой целью: его хотели направить с донесением к своим, когда достигнут сборного пункта и соединятся с другим отрядом.
За несколько минут до несчастья капитан-лейтенант приказал мальчику чуть задержаться у развилки лесных троп, следя за той из них, которая уходила вбок. Догнать отряд он должен был по знаку, после того как все люди пересекут открытую поляну. Вот эту поляну. Эту самую.
Отделяясь от своих, Борис Волков выбрал укрытое место в тени небольшой ёлочки, так, чтобы ему были видны обе тропы. Одна из них уходила налево по густому осиновому мелколесью, вдоль неширокой просеки — визирки. Она была пуста, подзанесена лёгким снежком, открыта взгляду. Отряд на его глазах двумя еле видимыми группами двинулся по ней под уклон. Первая пятёрка быстро пересекла лужайку и растворилась в густом ельнике напротив. Вторая взяла левее и дошла только до середины, когда грянул взрыв, потом другой и третий. Сердце подростка ёкнуло.
С трудом вглядываясь в тропу (поляна была близко, но люди в белых халатах сливались со снегом), Борис старался угадать, что там произошло.
Некоторое время он никак не мог разобрать, в чём дело: выстрелы это были или взрывы, напал ли кто-нибудь на наших или, наоборот, это они гранатами забросали незадачливого врага.
Можно было понять, что командир и двое или трое бойцов задержались на лужку. Было заметно, что они как-то странно движутся по нему. Но маскировочные халаты мешали увидеть большее, а сойти с места мальчик не считал себя вправе: он хорошо знал, что значит дозорному отлучиться со своего поста.
Отчаянно вытягивая тонкую шею, то щуря, то широко открывая глаза, он смотрел вслед своим и наконец почти точно сообразил, что случилось. «Мины! — подумал он. — Ох, плохо дело!..»
Почти в этот же миг он заметил там другое, особенное движение: как было условлено, ему махали чем-то тёмным, видимо ушанкой.
Он бегом пустился вниз.
Пока мальчик бежал, тысячи сомнений охватили капитан-лейтенанта. Единственный выход? Да. Но это невозможно! Даже взрослый не мог бы сделать то, что было необходимо: проползти через минное поле в полутьме, нащупывая дорогу, шаг за шагом обходя опасные места, ежесекундно рискуя жизнью, — проложить единственную живую тропку по полю смерти. А мальчуган!
Ему заранее представилось очень возможное, более чем вероятное: негромкий удар, клуб дыма и этот мальчик — пусть он трижды смельчак, но ведь он ребёнок, ещё не понимающий до конца, на что идёт! — этот мальчик в крови, с оторванными ступнями ног, с раздробленными кистями рук… Нет, этого нельзя допустить!
Капитан сделал усилие. Он попытался ещё раз сам нагнуться к земле, но в глазах у него помутилось. С трудом, еле переводя дух от боли, он выпрямился…
Ну вот! Не хватало ещё обморока! Очевидно, с ним тоже что-то серьёзное. Эх, был бы хоть сплошной снег, были бы следы видны… А тут, на этой мёрзлой земле, лишь кое-где припорошённой белым, не видно ничего…
Мальчик приближался. Теперь он уже услышит.
— Стоп! Стой на месте! Дальше нельзя! Да стой, тебе говорят!
Боря Волков замер у самой опушки, там, где тропа выходила на этот обманчивый луг.
— Волчонок! — окликнул его громким, свистящим полушёпотом Савич.
Боря Волков на этот раз не ответил, как всегда: «Здесь, товарищ капитан-лейтенант!» Он теперь видел уже многое: лежащего Неверова, тёмное пятно на снегу около него; видел, как проводник из бригады бинтовал себе руку… На этот раз Боря ответил тонким, детским голосом:
— А?
И капитан-лейтенанта пронзила ещё более острая жалость. Он закусил губу и несколько секунд молчал.
— Слушай, — сказал он затем, — слушай хорошенько, Борис! Мы попали, брат, на мины. Евграфов и его люди как-то прошли, а мы вот… влопались. Ранило Шульгу, Неверова, проводника… Меня, проклятая, контузила, должно быть. Контузия, брат, вот это хуже всего… Надо выходить отсюда, Волчонок… А?
— Я слушаю, товарищ командир! — донеслось издали.
— Ну вот… понимаешь ты, что теперь надо сделать? Надо, чтобы кто-нибудь стал на четвереньки… Так? Прополз бы от тебя к нам, понимаешь? Ты эти мины когда-нибудь видел? Они такие, как гробики маленькие… Вот… Надо ползти, а впереди себя тихонько руками шарить. Только еле-еле, чуть-чуть. Нащупал, заметил, где она, куда от неё проволока протянута, и кругом от неё ползи. Чтобы не зацепить, смотри… Вот… Кто бы это мог сделать, Волков, а?