— Вижу цель! — так трудно сделать голос спокойным.
И почти сразу звенит сигнал тревоги. Торпедные аппараты к бою!.. Есть!.. Залп!
Пошли торпеды — стремительные, неумолимо точные. Вот они. Лёня видит их след на экране. Приближаются к подводному кораблю противника, и… что-то неуловимо изменилось в поведении того корабля: это их акустик уловил почти невидимо мчащиеся заряды… Нет. Слишком поздно! На Лёнином экране яркий всплеск. Торпеды попали в цель!
Окончен учебный бой. Да, учебный: торпеды были не боевые, и прошли они чуть в стороне, и сработало, конечно, не взрывное, а радиоустройство. Но если надо, если решится непрошеный…
Вахта ещё не кончена. Лёня продолжает слушать море. Но улыбка никак не сойдёт с его губ. Хорошо жить, когда работа сделана отлично, когда ты не подвёл друзей! В подводной лодке или все побеждают, или все погибают. Так сказал один легендарный теперь капитан.
Кто-то трогает Лёню за плечо… Вахта кончилась. Теперь только Лёня и почувствовал, как устали глаза, как затекли ноги. Лёня вышел в коридор, с наслаждением потянулся… Путь его лежит через Главный командный пост. Лёня ждёт, когда освободится командир.
— Прошу разрешения! — так на флоте принято обращаться к старшим по званию…
Лёня уже давно решил. И всё не мог решиться! И рапорт даже немного потёрся в кармане: «Прошу допустить меня к экзаменам в Высшее военно-морское училище…» Значит, прощайте, пчёлы! До свиданья, рязанская земля! С сегодняшнего дня и навсегда океан станет родным Лёниным домом… «На берегу — в гостях, в море — дома!» Это слова великого русского флотоводца Макарова.
Но рапорт ещё не отдан. Ещё можно решить по-другому. Нет! Решено!
И командир, словно угадав, что собирается сказать старшина Леонид Голубев, крепко жмёт ему руку.
А лодка медленно всплывает. И если сейчас глянуть в перископ, то можно увидеть спокойные волны, и мирное небо, и белые облака, которые день за днём, вахта за вахтой надо беречь от войны.
Владимир Карпов
СОЛДАТСКАЯ КРАСОТА
Художник Прокофьев щелчками сбивал пыль с рукавов. Он прошёл только от ворот до штаба части и будто побывал в мешке с пылью. «Как здесь служат эти военные? — подумал он. — Какая бедность красок. Земля, дома, лица людей — всё одного цвета, цвета пыли».
Прокофьев поругивал себя за неприятную затею. Портрет солдата-отличника можно написать в любом месте, незачем было ехать в Среднюю Азию. Но теперь рассуждать поздно, придётся работать здесь. И вот после знакомства с командованием и соблюдения неизбежных в таком случае формальностей Прокофьев сидел рядом с командиром батальона майором Кругловым в тени карагача. Перед ним стоял, смущённо переминаясь с ноги на ногу, солдат Антошкин.
Майор смотрел на солдата с восхищением. Антошкин лучший из отличников. А Прокофьев думал: как бы не обидеть его отказом. Антошкин мал ростом, у него невыразительное лицо, большие уши, плохо очерченный рот.
— Теперь мы с вами познакомились и, я думаю, ещё встретимся, — сказал наконец Прокофьев.
Майор отпустил солдата и спросил:
— Ну, как?
Художник виновато отвёл глаза и ответил не сразу.
— Видите ли, живопись такое искусство, которое воспринимается зрительно. К картине нельзя приобщить какие-либо комментарии и пояснения. Всё должно быть высказано на полотне. Ваш солдат хорош в службе, но внешние данные… Вы, вероятно, слышали, о людях говорят: у человека нефотогеничная внешность? Вот и товарищ Антошкин не то… Понимаете?
Майору никогда не приходило в голову, что Антошкин может кому-нибудь не понравиться. Он искренне уважал солдата за честную службу, живость и расторопность. Комбат как-то ни разу даже не подумал о том, что Антошкин некрасив. Наоборот, смышлёный и подвижный, он был ему приятен не только делами, но и внешностью.
Решив, что художник просто не рассмотрел солдата, Круглов не стал перечить и предложил:
— Давайте познакомлю с другими.
Прокофьев охотно согласился, и они пошли по расположению батальона.
Художник с интересом осмотрел казарму. Он простодушно восторгался выравненными кроватями, абсолютно одинаковой заправкой постелей, аккуратной подгонкой шинелей на вешалке, в общем, всем тем, что благодаря однообразию создаёт строгую военную красоту. Больше всего его поразило то, что в казарме не было ни пылинки.