— Что есть два? — И сам отвечал себе: — Два есть семья: боец Елисей да жена его Дарья, Дарья Матвеевна любезная моя.
Потом Елисей продолжал другие куплеты: что есть пять, что есть шесть и так далее — он мог доходить до любого числа, по порядку и враздробь. Алексей Алексеевич спокойно работал над картой под напев Елисея, словно под музыкальный аккомпанемент.
— Что есть один? — провозглашал Елисей.
И держал ответ самому себе:
— Один есть я, боец Копцов, и солнце одно, и в полку один — полковой командир.
— Что есть осьмнадцать? Восемь притоков текут в Ангару, десять притоков кормят потоки Шилки-реки. Вот что осьмнадцать — такое число.
— Елисей, а что есть сто? — спросил Алексей Алексеевич.
— Сто есть жизнь, век человека! — провозгласил Елисей. — Сто годов деды наши живали и нам завещали.
В прежний раз Елисей объяснял число «сто» как число роты: сто бойцов и сто едоков. Он никогда не повторялся и всякий раз определял образ одного и того же числа по-иному. В полку уже получила распространение эта песнь-наука под именем: «Слово Елисея».
Бойцы часто в разговоре вдруг спрашивали один другого: что есть тыща или сорок один и даже что есть полтора. Задача заключалась в быстром, правильном и складном ответе, а самый смысл ответа определялся по разуму и усмотрению того, кто отвечал…
Наша артиллерия сразу открыла огонь, сделав несколько залпов, и телефонный зуммер зазвонил на столе полковника.
Начальник артиллерии полковник Кузьмин сказал по проводу о причине огня:
— Я, Алексей Алексеевич, гашу помаленьку доты. Их теперь стало вдруг одиннадцать, а по-моему, еще больше.
— Что это, Евтихий Павлович? — спросил Бакланов. — Строят они их, что ли, под твоим огнем?
— Построены-то они еще прежде, Алексей Алексеевич, — ответил артиллерист, — но не все еще жить пущены, многие нас молча ожидают. Да не в этом сомнение. Сомнение у меня, Алексей Алексеевич, в том: почему у них и мертвые потом живут? Я накрывал огнем в прах, — и доты были и огневые точки, — а они ставят сызнова в развалины новые пушки и опять живут. Откуда у них питание туда идет, по какой трубе?
— Заходи, Евтихий Павлович, мы подумаем, — сказал Бакланов.
Действительно, каким способом немцы производили замену разбитых пушек новыми, питали их боеприпасами, комплектовали свежими расчетами, приспосабливали под доты прочные здания или ставили огневые средства в руинах? Как это происходило, если наблюдение с земли и с воздуха не обнаруживало никакой деятельности и движения противника на поверхности?
Артиллерийский полковник Кузьмин, войдя в блиндаж, сразу спросил:
— Елисей, что есть сорок и что есть ничто?
— Сорок, товарищ гвардии полковник, есть сумма от сложения ручьев, протоков и речек, что перешел с боем, а также и спокойно, наш полк в прусской земле, — сообщил Елисей.
— Точно, — вспомнил полковник Бакланов.
— А ничто есть пространство меж нами и противником. Вот что ничто.
— В этом ничто вся сумма-то и содержится, где вычитают нашего брата-солдата, — улыбнулся полковник Кузьмин.
Полковники стали вдвоем рассматривать план старого немецкого города.
Артиллерист нанес на план отметки дотов и огневых точек по тем сведениям, какие у него были на последний час.
— Что толку, Евтихий Павлович? — сказал Бакланов. — Что толку в этих данных, если разбитый твоими пушками дот опять может жить или возникнуть как его подобие в соседнем здании, если мы даже не знаем, сколько же у него всего этих дотов или того, чем он их заменяет, и откуда он берет людей и технику и где у него находятся резервы? И потом — это не война: бить противника наощупь, давать ему паузы для отдыха. Надо ударить раз, но наверняка и насмерть! А иначе — что толку?
Кузьмин задумался.
— Толку нет, и правда… У него, видишь ли, Алексей Алексеевич, есть бродячие доты за каменными стенами.
— Вот существо-то, чорт его побери! Это мусорный враг.
— Что же, рушить весь город? — помолчав, произнес Бакланов. — Здесь нет пока такой необходимости. Это и для нашего огня накладно, это не бой, а немыслимо глупое дело.
— Дурость, конечно, — согласился артиллерист.
— Побольше ума, Евтихий Павлович, и поменьше огня.
— То-то и дело, Алексей Алексеевич. Елисей, что есть девяносто один?
— Разрешите, товарищ гвардии полковник, ответить после взятия этого немецкого населенного пункта. Не положено отвлекаться мыслыо от главной задачи.
— Молодец, Елисей! — сказал Бакланов.
— Видишь, Евтихий Павлович, мы с тобой сейчас ошибаемся, что думаем одни. Умен, должно быть, не тот, кто надеется на одну свою голову. Вот когда в огне живешь, тогда думать за тебя некому, тогда ты уж обязан думать один, и один за всех… Елисей, сходи к начальнику штаба, он отдохнул теперь, пусть сейчас же придет…