Наше войско высадилось на берег близ Триполи шестнадцатого десия шестого года правления Александра и четвертого с той поры, как армия вторжения, покинув Европу, переправилась в Азию.
Стоит раннее лето. Сам царь со всей своей армией находится примерно в тысяче миль от нас, двигаясь от Персеполя, столицы Персии, к индийской Экбатане, летней резиденции властителей великой Персидской державы. Но теперь эта грозная империя пала, и Александр преследует ее бежавшего государя. Поговаривают, что в обозе нашего повелителя плетутся семь тысяч верблюдов, груженных одним только золотом, и десять тысяч пар обремененных такой же поклажей ослов.
Пополнение численностью в шестьдесят одну сотню душ доставлено к побережью Сирии на сорока семи кораблях. Однако гавань Триполи разом такую флотилию принять не может, свободных мест у причалов не наблюдается, как не имеется у вновь прибывших и запасов провизии, достаточных, чтобы спокойненько дожидаться своей очереди на выгрузку. Поэтому капитаны праздно болтающихся возле порта судов (причем не военных судов, а торговых, нанятых только для этой вот разовой перевозки), посовещавшись, решают отогнать с десяток лоханей на мелководье, где нам велят собирать пожитки, отправляться за борт и чесать к берегу вплавь или вброд. Мы так и делаем, а что нам еще остается? Звучит забавно, но мне это приключение стоит пары добротных сапог. Они исчезают в соленой водице, ибо я, добираясь до суши, слишком устаю, чтобы держать их над головой. Короче, суть в том, что на берег Азии я вылезаю босой и промокший до нитки.
Должен заметить, что пополнение — это еще далеко не армия. Наша мокрая и взъерошенная толпа даже не поделена, как положено, на десятки там или на сотни, а сама собой разбивается на корабельные гурты, то есть на произвольные и не равные по численности скопления волонтеров. В каждом гурте насчитывается столько солдат, сколько их соскочило с палубы того или иного транспортного корыта. Мы безоружными высаживаемся на сушу, а конники хуже того — безлошадными. Животных везут отдельно и в много лучших условиях, чем людей.
Правда, на берегу нас дожидается палаточный городок и весьма внушительная охрана. Шесть сотен сирийских наемников и четырнадцать сотен ликийских, возглавляемых командирами-македонцами, имеют задание доставить нас поначалу в Мараф, затем оттуда через Лариссу в Тапсак и, после переправы через Евфрат, в Месопотамскую Сирию к Курдистану. Месяца в три мы сумеем нагнать Александра, утверждают конвойные. Ну от силы — в четыре. Если, конечно, чего-нибудь не стрясется в дороге.
Как это всегда бывает среди большого количества собранных вместе незнакомых людей, новобранцы осматриваются, притираются, заводят приятелей. Не обходится и без ссор, тем паче что любители поживиться за чужой счет вокруг так и кишат. Чуть зазеваешься, корку хлеба выдернут из-под носа, не говоря уж о чем-либо поценней. День-другой, и даже пентюхи и раззявы приучаются подвешивать кошели между ног, а после каждого разговора с чужими ощупывать и мошну, и мошонку.
В действующей армии Александра каждому воину доподлинно ясно, что ему делать в любой момент суток, но здесь, в тысяче миль от строгого государева ока, вдали от свиста стрел и лязга мечей, о каком-либо порядке нет и речи. Мы пристраиваемся на ночлег, где получится, кормимся, когда повара вспоминают о нас, а чтобы не попасть впросак, держимся настороже и только за тех, в ком твердо уверены. Мою компанию кроме Луки составляют Терр, прозванный Тряпичником за тягу к яркой одежде, и коротышка Пейтон по кличке Блоха. Все мы ровесники, все родились и росли в Аполлонии, каждый знает каждого, как себя самого.
Верховодит у нас Лука, благо он слывет самым практичным и лучше других умеет справляться с трудностями, каких тут хватает. Начать с того, что, хотя первое жалованье нам обещали выплатить сразу по высадке в Триполи, я и за месяц пребывания в Азии не смог почему-то приметить блеска ни единой монетки, готовой упасть в наши тощие кошельки. Монетки посверкивают, лишь укатываясь от нас и прилипая к жирным ручищам живоглотов из кухонного шатра, взамен швыряющих нам нечто не очень-то схожее с человеческой пищей.
Лука первым смекнул, что нам не худо бы обрести покровителя, человека тертого и в чинах, и такой малый нашелся в лице знаменного полусотника Толмида, или попросту Толло. Этот коренастый крепыш с пребольшими усами и в диковинной шапке, с которой свисают кабаньи клыки, когда-то приятельствовал с отцом Луки, а теперь является младшим командиром отряда ликийской пехоты. Лука углядел его в очереди к отхожему месту и заорал: