Было немножко страшно, но они старались заглушить внутренний страх смехом и песнями. На них даже старуха на вокзале заворчала:
— Что вы радуетесь-то, лихоманка вас забери? У людей горе. Мужиков на хронт отсылают, а они хвохчут. Яичко снесли — ко-ко-ко…
Девушки чуть притихли, а потом в вагоне опять завели:
Попала Галина Василенко под Москву, в резервный полк, на должность младшего врача. Тут уже было не до песен и не до смеха. Две заботы навалились на нее: обилие больных и обилие ухажеров. Болели в основном южане, не привыкшие к ранней, резкой российской осени. А их в полку было чуть ли не половина. И среди тех, кто обращался в медпункт, находились и здоровые люди. Тогда впервые молодой врач Василенко познакомилась с новыми для нее терминами: «симуляция», «аггравация» (преувеличение болезни) и «практически здоров» (то есть, несмотря, скажем, на фурункул, службу нести может). На первые приемы к ней выстраивалась очередь чуть ли не в сотню человек. И она принимала с утра до вечера, прерывая прием лишь на обед, чтобы пойти на кухню. Но и перерыв этот был не отдыхом, а тоже работой, потому что на кухню шла она не обедать, а «снимать пробу пищи» — значит отвечать за нее своей головой. А как нарочно, где-то в таком же полку случилось несчастье — пищевое отравление. По этому случаю появился строжайший приказ, и неопытная Галина Михайловна находилась под влиянием этого приказа. И так боялась снятия проб, что даже обратилась к старшему врачу:
— Товарищ военврач третьего ранга, дайте мне еще один дополнительный прием, только освободите от снятия проб.
Старый доктор Мыльников посмотрел на нее, прищурив глаза, перевел астматическое дыхание и отправился вместе с нею на кухню. Там он пообедал, перебросился несколькими словами с поваром, тоже старым человеком, и подписал тетрадь, разрешил обед.
— У него, любезная моя, тоже одна голова на плечах, — произнес он на обратном пути. — И он ой как не желает терять ее. А вот на склад наведывайтесь. Впрочем, туда я пошлю фельдшера. А вы приемчиком займитесь, любезная моя…
Галина Михайловна хотела сказать, что и прием у нее пока что проходит негладко, да не сказала, постеснялась. Но в тот же день старшему врачу все равно пришлось вмешаться в ее приемные дела.
Она принимала уже несколько часов, а очередь все не уменьшалась.
— Где болит?
— Все болит.
— Как болит?
— Шибко болит.
Эти слова она слышала от большинства принимаемых.
Ей жаловались, и она верила, лечила, назначала лекарства, освобождала от строевых занятий, укладывала в изолятор. И чем больше она помогала, тем больше к ней обращались. Слух о молодой доверчивой докторице быстро распространился по полку. Как бы развивались события дальше, Галина Михайловна не знает. Но однажды во время приема она услышала знакомый голос:
— Что это у вас, любезная моя, творится? Настоящий табор.
Она подняла глаза, увидела старшего врача, смущенно пожала плечами:
— Я, наверное, медленно принимаю.
— Ну-кось, ну-кось, я вам помогу.
К ее удивлению, старший врач не надел халата, не сел к столу, а вышел в коридор и неожиданно громко для его возраста подал команду:
— Встать! Кто с температурой — остаться. Остальным явиться через час. Кругом!
Людей в коридоре поубавилось на две трети. Галина Михайловна прошептала чуть ли не в ухо старшему врачу:
— Но болезнь может быть и без температуры…
Старший врач поднес толстый палец к губам, подошел к окну, где стояла группа немолодых красноармейцев.
— А вы на что изволите жаловаться? — спросил старший. — Вы? Вы? Вы?
Красноармейцы смотрели на него и молчали, делая вид, что ничего не слышат. Старший неожиданно хлопнул рука об руку, точно убил невидимого комара.
Стоящий возле него красноармеец моргнул веками.
— Понятно, — усмехнулся старший и поманил рукой красноармейца.
Они зашли в медпункт. Старший приказал двум санитарам уложить красноармейца на топчан, а сестре сказал:
— Рауш-наркоз.
Он ловко набросил на лицо «глухонемого» марлевую маску. Тот замотал головой, замычал, попробовал вскочить, но санитары держали его крепко. И тогда «глухонемой» забормотал под маской, скосив налитые кровью глаза на старшего: