— Не надо… Отпустите…
— Отлично, — согласился старший и велел отпустить симулянта.
Когда Галина Михайловна и старший вслед за симулянтом выглянули в коридор, от группы «глухонемых» остался один человек.
— Этот настоящий, — произнес старший. — Контузия. Придется в госпиталь отправлять.
С той поры очередь на прием к Галине Михайловне поубавилась.
Еще более сложно Галине Михайловне было справиться со второй навалившейся на нее силой — ухажерами. Поначалу это было приятно. Ей улыбались, старались помочь, оказывали внимание. Каждый день на ее столе, покрытом простыней, появлялся свежий букет полевых цветов. Наступила осень. Цветы заменили желтые и багряные листья. Долгое время Галина Михайловна думала, что букеты — дело рук санитаров.
Но однажды вместе с букетом санитар, подал ей записку. Неизвестный назначал ей свидание «у дальней сосны при дороге».
— Что вы? — смутилась Галина Михайловна, чувствуя, что краснеет.
— Нешто мы? — ответил санитар. — Они.
— Кто они?
— Да капитан Фуртов, что вам завсегда цветы шлют.
За нею пытались ухаживать и другие командиры, помоложе и постарше. Некоторые делали это деликатно, а иные запросто, грубо. Первое время она лишь отрицательно мотала головой, затем стала находить уважительные причины для отказа. Но это не смущало ухажеров. Они продолжали свои попытки.
Галина Михайловна искренне не понимала: «Как они могут? Война». Она так и считала, что другой жизни, кроме войны, кроме труда на эту войну, сейчас нет и не может быть. Ее поразили слова командира одного из батальонов, все того же капитана Фуртова. Это был боевой командир, высокий, подобранный, вызывающий уважение и симпатию. Когда она узнала, что это он посылает ей цветы, ей даже приятно сделалось. Она ощутила внутреннюю гордость и в другое время, быть может, и позволила бы ему поухаживать за собою. Но сейчас… Даже боевому капитану Фуртову Галина Михайловна отказала.
— А я думал, вы отзывчивая, — с горечью произнес капитан.
— Да… А что?.. Пожалуйста, — растерялась Галина Михайловна.
— Но вы же не хотите встретиться.
— Не могу. Понимаете, не могу. А что другое, пожалуйста.
Через несколько дней капитан отправлялся на фронт. Перед отъездом забежал в санчасть попрощаться с Галиной Михайловной. Подавая ей руку, капитан сказал:
— Как знать, быть может, вы последняя женщина, в честь которой билось мое сердце.
Вначале она не поняла смысла этих слов. А позже раздумалась и уловила в них мудрый оттенок: «Он же может погибнуть, или вернуться инвалидом, или вообще не вернуться». И ей стало неловко за себя. «Могла бы и поласковее. Могла бы и поцеловать на прощанье»…
В палатке появился Лыков-старший, подал команду:
— Подъем, товарищи! Дел много. В семнадцать часов начальство приедет. К этому времени мы должны полностью развернуться и быть готовыми к приему раненых.
VIII
Сафронов выскочил из палатки одним из первых, огляделся. День стоял серенький, моросливый, будто на все вокруг была накинута тончайшая марлевая сетка. Деревья, кусты, трава приняли сероватый цвет. А небо висело низко, даже не на вершинах деревьев, а где-то на самых нижних ветвях.
Сафронов поежился от сырости и подумал, что надо бы достать плащ-палатку, но личные вещи его находились вместе с имуществом взвода, а оно в машине, которую надо еще найти.
И тут он заметил буквально в десяти шагах от себя палатку, а подле нее улыбающегося во весь рот Галкина.
— Здравия желаю, товарищ гвардии капитан, — поприветствовал тот, прижимая руки к бокам и не пряча добродушной улыбки с лица.
— Здравствуйте, — ответил Сафронов. — Пока еще не гвардии, а просто капитан. А где наши вещи?
— Так тута они, в палаточке. — Галкин засуетился, зашуршал набухшим от дождя брезентом, открывая вход для своего командира. — Тут они. Все тута. Проходите.
Действительно, имущество и личные вещи лежали в палатке. Меж ними прямо на земле сидели Трофимов и Лепик и доедали из котелков остатки завтрака. При виде Сафронова они вскочили и замерли с полными ртами.
— Заканчивайте, — распорядился Сафронов. — Галкин, Кубышкина и сестер ко мне.
Галкин не успел выполнить приказание — столкнулся с сестрами и лейтенантом в тамбуре.
Сафронов отыскал плащ-палатку, произнес неопределенно — не то посоветовался, не то отдал приказание: