До сих пор помнит Шамсия тот день, когда она окончила среднюю школу. Амактура усадил ее рядом с собой и ласково наставлял племянницу, говоря, что она ему как родная дочь, хвалил за желание учиться дальше, стать врачом. Только скажи, говорил он, какая нужна помощь, — все будет сделано: пусть и в семье ремесленников вырастет умная, грамотная женщина!.. Тридцать лет сидел, не разгибаясь, у станка отец Шамсии Умаркул, весь пожелтел, бедняга, от работы. И как сожалел дядя, что тот ушел в иной мир, так и не увидев выросшую дочь. И мать Шамсии жила недолго. «Никогда не считай себя сиротой и одинокой, — говорил ей Амактура, — смело берись за учебу, постигай науку… Мы с женой не из тех, кто, едва вырастив своих дочерей, продают их замуж, обменивают, словно овечек, на деньги и вещи. Наступит время, когда ты сама выберешь себе в мужья достойного человека, а я и твоя тетушка от всей души порадуемся твоему счастью, будем молить бога, чтобы вы оба вместе состарились. Однако помни всегда, пусть дела твои, твоя жизнь всегда дают людям повод говорить: молодец, хвала отцу ее! Пусть никогда ни в чем люди не упрекнут тебя!»
Добрый и достойный был человек Амактура, но был у него один недостаток: он отличался резким, вспыльчивым характером, что отражалось на его вечно хмуром лице.
И вот, поди ж ты, такой знающий жизнь, благоразумный, доброжелательный человек неизвестно почему сошел с прямого пути, и тяжкое обвинение в трусости запятнало репутацию не только его семьи, но затронуло и честь Шамсии с Орифом…
Как же это случилось? Неужто Амактура оказался таким малодушным, что ради собственного спасения поступился честностью и порядочностью? Ведь все родные и знакомые до сих пор считали его человеком достойным, и никто не догадывался, что он, оказывается, просто слабовольный, лишенный мужества человек.
Часы тяжких раздумий о судьбе дяди оставили на цветущем лице Шамсии выражение печали и горечи.
Словно соль на рану, думала она, и Орифа до сих пор нет… Не звонит, и она не знает, где он и когда вернется. Вполне возможно, что и на голову мужа теперь посыплются незаслуженные упреки, мало ли завистников, которые только и ждут подходящего случая.
А Ориф Олимов в это время сидел у Григория Михайловича Носова и внимательно его слушал.
— Поведение человека, Ориф, порою непредсказуемо. Видите, вы его вроде знаете долгие годы как доброго и работящего. Может быть, он теперь, впав в отчаяние, повернулся к людям иной своей стороной, а страх перед войной заставил забыть о чести и совести, и он поскользнулся… Простые, менее грамотные, люди, надев военные шинели, добровольно пошли на поле боя и на трудфронт. Что поделаешь? Как в той русской пословице — в семье не без урода… А ведь вы, Олимов, на ответственной должности, этого нельзя забывать. Мы, конечно, понимаем, что сын не в ответе за поступки отца, тем не менее, я думаю, полезно будет, если определенную, духовную, если можно так выразиться, часть вины почувствуют и сын, и племянник, да и все родные и близкие, в том числе и вы, товарищ Олимов! Таков уж наш долг, друг: не все в ответе за нас, но мы, большевики, за всех в ответе!..
Засунув руки глубоко в карманы галифе, Григорий Михайлович шагал по кабинету, Ориф же нервно мял между пальцами спичечный коробок и приготовился слушать, что еще скажет ему Носов.
Но Григорий Михайлович перевел разговор на другое, напомнив Олимову, что в течение трех-четырех ближайших дней тот должен провести беседу с добровольцами, записавшимися в действующую и трудовую армии: на ней обязательно будут присутствовать и члены бюро горкома, в том числе и он сам.
— Ого, время уже за полночь, а мы и не заметили! — спохватился внезапно Носов, поглядев на часы. — По домам! Доброй ночи, Ориф, Шамсие передавайте привет. В последнее время я слышу о ней много добрых слов, с тех пор как она стала заниматься приемом и размещением детей, эвакуированных из прифронтовой полосы. Поблагодарите ее от моего имени. Хорошо?
— Не знаю, каково ей после поступка дяди… — уже в дверях обернулся Олимов.
Носов собрал в папку бумаги, лежавшие на столе.
— В подобных случаях муж должен найти средство излечить сердце жены! Я в этом уверен, дорогой Ориф!