К вечеру она доехала до своей станции. Подмораживало. В опустевшем грязном вокзалишке — никого из знакомых родниковцев. Придется ждать утра. Она отправилась искать ночлег и вскоре встретила ладную чернобровую бабу. Завела разговор:
— Из Родников я, учительница. Переночевать негде.
— Из Родников? А у меня есть постоялец, никак тоже родниковский. Солдат.
— Ой, пойдемте скорей!
— Пойдемте.
Они зашли в низенькую саманную избенку, и Саня обомлела. На лавке, под иконами, сутулился Терешка Самарин. Одет он был в выцветшую солдатскую гимнастерку, такие же шаровары. На груди поблескивали Георгиевские кресты. Полный бант, четыре штуки. Вместо левой кисти из рукава торчала обшитая кожей культя.
— Терешенька? Здравствуй!
— Саня?!
— Значит, домой?
— По чистой, — смутился Тереха. — Вот. Под Варшавой стукнуло. А где Макар?
— Письма пишет. Все вышло просто. Из тюрьмы — в солдаты попал.
— Царю мы защита, — заговорила хозяйка. — А нас защищать некому… Похоронную бумагу я на мужа своего получила… И больше ничего. Ее, бумагу-то эту, в щи не бросишь. Вот и похоронила младшенького, а старший по миру ходит… Вот и царь!
— Царя, тетенька, выгнали! — громко сказала Саня. — Нету больше царя!
— Я это предчувствовал! — засиял Тереха. — Еще по «Окопной правде» видно было. К тому дело шло.
— Слава тебе господи, — перекрестилась женщина. — Может быть, сейчас немножко полегче станет!
Они все трое похлебали теплых капустных щей и уснули.
Утром, чуть свет, Саня с Терехой отправились искать подводу на Родники.
Источило солнышко снег на пашнях. Набухла земля. Серебряными плитами засияли плесы на озерах. Вышли на пастьбу стада. Скот жадно хватал на ходу прошлогодние желтые кустики кипца.
Вечером у околицы нагулявшееся стадо обогнал всадник на мокром в серых яблоках жеребце. Писарь, стоявший на волостном крылечке, увидел верхового, послал сторожа за штофом водки. Сысой вообще не любил чего-нибудь внезапного. «Кто желает антимонию разводить, таких к едрене-фене!»
Больше всего в последние годы занимало Сысоя Ильича собственное хозяйство. Война нисколько не повредила ему: сбыл выгодно восемь табунов молодняка, немало выручил на водке и на хлебе. И земли прикупил на Царевой пашне, и лошадьми торговал в полную меру. Попавшись на удочку Гришки Самарина, Сысой Ильич испугался только спервоначалу, а потом раскусил волчий Гришкин характер и из этого тоже наметил извлечь выгоду. «Дам ему, стервецу, денег. Пусть обзаводится. А потом Дуньку за него просватаю. Все мое будет! Да и смышленый он, вражина. Не чета тому кобелю, Терешке. Породнюсь с бедным — опять же мне почет! Не тот писарь, что хорошо пишет, а тот, который хорошо подчищает!»
Не прошла даром для Гришки и попойка в лесу. Через день, по наказу Сысоя Ильича, увез его Колька на своем жеребце в Романовку. Гулянку учинили вольную: насамогонились так, что все в гостях ночевали. И подписал Гришка присягу, состряпанную тут же, на верность социалистам-революционерам. Гришка, конечно, ничего почти не понял во всей этой катавасии, но слышал, как Колька говорил о мужицкой революции, и начинал старательно ему подражать и хвалить его напропалую. «Вот это действительно революционеры. Не гнушаются бедным человеком. Как гостя дорогого меня потчевали!» — хвастался.
— Сейчас он в нашей компании, — говорил Сысой Ильич. — Мы ему хвост прижмем!
Ни хориные Гришкины выходки, ни заботы хозяйственные, ни семейные дела, а другое томило писаря. Чуял нутром: гнется кривая жизни не в ту сторону, покорности у мужиков прежней не стало и порядка былого на селе тоже. Закипали Родники. Не в силах был остановить это кипение он. Неспокойно спал. Будило по ночам смятение в сердце.
Потому-то и послал сына в соседнюю волость и ждал новостей нетерпеливо.
Всадник подлетел к крыльцу, осадил коня, забрызгал грязью свежевымытые ступеньки.
— Потише ты!
Зашли в контору. Дрожащими руками раскрыл Сысой Ильич конверт, вынул испещренную мелкими завитушками бумажку. Томительные предчувствия и тревога Сысоя Ильича были не напрасными. Вот она, беда! Писал старшина соседней волости:
«Дорогой друг и брат Сысой Ильич!
Так что срочно пишу. Отрекся император наш Николай Александрович от престола. Насчет власти надо быть спокойным. Революция захватила власть, но уездный представитель, известный вам Борис Петрович Рогов, сообщил вчера, что людей благопристойных поставили для временного руководства. В уезде исполнительный комитет образовался, и люди все наши вошли. Кланяюсь Василию Титычу Бурлатову. Общество его «Биржевой комитет» — тоже у власти. Указание дадено образовать земские управы во всех волостях. Землю мужикам делить нельзя. Чтобы было полное спокойствие. Мужикам сказать: раздадут землю только в том случае, если изберут законное правительство. Низко кланяюсь».