— Никто! Никто!
— Долой их, сукиных сынов!
— Товарищи! — это слово прозвучало в Родниках в первый раз. — Предлагаю принять резолюцию: «Настоящая европейская война начата царями и классом капиталистов. Трудовому народу война не нужна. Долой империалистическую кровопролитную бойню!»
— Долой! — кричали в толпе. — Хватит, попроливали нашей кровушки!
— Правильно, Александра Павловна, — шептал себе под нос стоявший в передних рядах Иван Иванович.
— Нет! Погодите! — Колька опять вскочил на телегу. — Так дело не пойдет! Не верьте тем, кто продает Россию! Не верьте немецким шпионам!
— Сам ты немецкий шпион, курва!
— Брехня все это!
— Давай за резолюцию!
Занялись Родники. Разломилась ржаная коврига на два ломтя. Но, как ни бились Саня с Терехой, все-таки резолюцию по большинству голосов провести не могли: бедняков на сходе было мало, а середняк молчал. И в земскую управу избрали тех, кого намечал Колька. Все вроде осталось так, как было. Только не совсем так.
Уединившись с отцом в конторку, поручик Николай Сутягин сказал:
— Этого безрукого опасайся. Он на все пойдет. Неплохо бы его совсем… — Колька провел пальцем по горлу.
— Ничего. Ничего. Обретается, — обещал писарь.
Ночью Колька уехал.
Гришка Самарин женился незадолго до схода на писаревой Дуньке. Хотя немножко придурковата и ряба была Дунька и постарше немного Григория, но он радовался. С лица воду не пить, а стать зятем Сысоя Ильича — в добрые люди выйти. Перед свадьбой сводил его писарь в свой потайной подвальчик, показал два кожаных саквояжа, сказал: «Твои». — «А что в них-то?» — полюбопытствовал Гришка. «Деньги. Серебро». — «А сколько?» — «Шесть тыщ». — «Ну, раз мои, — заторопился Гришка, — так уж я заберу их к себе, стало быть». — «Забирай». — Глаз у Сысоя Ильича блеснул волчьим блеском, но перечить зятю скрепился. Не хотелось скандала. Поздним вечером увез Гришка саквояжи, на своем подворье спрятал.
Вскоре после свадебных гулянок он разругался с женой. И потом все пошло колесом.
— Ворона ты желторотая, — вставая утром, говорил Гришка и брезгливво смотрел на Дуньку, — не видишь, хлеб-то сожгла!
— Заткнись, идол! — отвечала Дунька. — Подумаешь, какой барин. Давно ли куски собирал, а сейчас куды там… чистый граф! Хлеб сожгла!
Гришка багровел от злости, подходил к супруге с кулаками, грозил:
— В морду захотела, ржавчина проклятая!
Дунька испуганно глядела на него и начинала выть:
— Вышла за окаянного… Лучше бы век в девках сидеть, издеватель!
Однако о ссорах не знали даже соседи. Появись только кто на дворе — пропадали слезы у Дуньки, и Гришка степенно распоряжался женой: то подай, это поднеси и так далее.
Гнул Гришка в дугу сестричку младшенькую, малолетку Поленьку, кричал и на мать родную:
— Хлеб-то жрете, так хоть порядок в доме держите. А не то катитесь на все четыре, дармоеды!
Наверное, от злобности этой сыновней и слегла Корниловна. Немели ноги, кружилась голова. Часто исчезало сознание.
— Обстирывай тебя, обмывай, — добивала старуху Дунька. — Навязалась на мою голову.
Тереха пришел к матери сразу же после схода. Корниловна лежала на кухне, дремала.
— Мама! — шепотом позвал Тереха. — Мама!
Корниловна села на кровати, заплакала.
— Терешенька! Родненький ты мой!
— Не надо плакать, мама!
— Тяжело мне тут, Терешенька! Новый дом. А в новом доме, говорят, всегда покойник бывает. Умру я.
— Не слушай никого.
— Сыночек мой, миленький ты мой сыночек! Иди давай в наш домишко. С Гришкой не скандаль. Ну его. Расколачивай окна, двери. Уйдем отсюда. Бог нас простит!
Гришка пришел позже. Хмельной изрядно. Красный.
— Ты, браток, хоть бы поздоровался, что ли? — обнял он Тереху. — Давай, Дуня, за стол гостенька дорогого сади!
Дунька в новом кашемировом сарафане, в черной косынке с голубыми прошвами и цветами, выглядела игуменьей.
— Проходите, Терентий Ефимович, — поплыла она в горницу, явно стараясь похвалиться и покрасоваться перед бедным солдатом своим новым гнездом. Видно было, денег Гришка не пожалел: комнаты раскрашены масляными красками, на потолках петухи, канарейки, райские птицы, по простенкам и божницам холстяные и коленкоровые рушники, выложенные гарусом по канве. На столах скатерти с кистями — работа лучших родниковских вязальщиц. В маленькой горенке, у задней стены, — большая красного дерева кровать. На ней гора подушек в барневых и филенчатых наволочках. На тюлевой занавеси — кремового цвета лилии.