Пролаза знал этот генеральский недуг.
Войдя на цыпочках в кабинет, он решил потушить сумрачные мысли командира шуткой:
— Я тебя не бужу, я только решил спросить: спишь ли?
И тут же увидел крепко сжатые губы, посиневшие от страдания щеки. Генерал был в полуобморочном состоянии.
В восьмом часу утра штабная «эмка» увезла Макара Тарасова в гарнизонный госпиталь. Здесь, в большом городе на Волге, на Лысой Горе, в больничной палате и встретил он Великую Отечественную.
В народе, что в туче в грозу, все наружу выходит: и ненависть, и радость, и горе, и слезы. За три месяца войны лейтенант Степан Тарасов многое увидел и пережил, многое понял в себе.
Вначале был страх. В первом же бою, во время минометного обстрела, прямым попаданием мины на глазах Степана разнесло ротного пулеметчика. В военном лагере летнего назначения пулеметчик этот, длинный, жилистый парень, был признанным волейбольным «гробилой». Во время игры он, весь напружинившись, ждал паса, и когда Степан вывешивал над сеткой «свечку», лупил широкой сухой ладонью по мячу так, что слышался протяжный звон. «Расшибешь шарик-то!» — хохотали красноармейцы-болельщики. «Ничего! Он, чай, резиновый!» — расплывался в улыбке пулеметчик.
Стояли на границе. Субботним утром двадцать первого июня пролетел над расположением немецкий разведывательный самолет.
— Войной пахнет, — говорили бойцы.
— Лиха беда полы у шинелей загнуть, а там, чай, и в наступление можно! — шутил пулеметчик.
И вот оно, страшное мгновение. Не стало пулеметчика. И Степан очень скоро понял, что он, средний командир, не умеет по-настоящему организовывать отступление. Его, как и многих молодых офицеров, учили только наступать, оперативно выставив головной и боковые охранения, идти вперед, преследуя противника по пятам… Отступать… Этому не учили.
Оставляли села, города. Шли по горевшим на огромных пространствах хлебам.
Шли днями и ночами, по лесам и глухим проселкам. Тащили с собой раненых, с боями выдираясь из вражеских клещей. От полка остались только жалкие его остатки: два офицера — Степан, взявший на себя командование группой, и его товарищ по училищу, бывший командир взвода Игорь Козырев, двое сержантов — высокий, богатырски сложенный Никола Кравцов и белокурый заводила Костя Гаврилов. Всего в группе не насчитывалось и полуроты бойцов. Несли с собой полковое знамя и документы погибших командиров. В гиблом зыбком болоте наткнулись на вырезанную немцами-десантниками санитарную часть. Чудом уцелевшая санитарка выла над изуродованными товарищами:
— Прекратить! — приказал ей Степан. И она мгновенно замолкла, оборвав плач.
— Что за часть была?
— Санбат наш, миленькие мои!
Даша, так звали санитарку, была включена в группу Степана.
— Раз уж осиротела, пусть идет с нами, — сказал Степан Игорю.
— Пусть.
И вновь шагали, преодолевая топи. Изможденные, обносившиеся вконец, грязные.
Однажды ночью, во время короткого отдыха в маленьком лесном хуторке, в замшелую избушку Степана пришла Даша. Легла рядом, задышала часто, обняла горячими руками: «Давай, лейтенант! Все равно война!» Впервые в жизни своей обложил Степан Тарасов женщину злым трехэтажным матом. Но она не дрогнула, не струсила. Она ответила ему так: «Не лайся! Днем ты командир, а ночью мужик… Засветло все мы душой и сердцем державе служим, а ночь — наша. Понял?»
После этого случая Даша начала почти ежесуточно менять свои симпатии. Уводила по ночам в кусты то одного, то другого солдата. Это было какое-то сумасшествие. Кровь, смерть, ежедневный бой… и Даша, жаждущая любви, тихо смеявшаяся поздними вечерами в потаенных местечках.
Дашу убило в середине сентября. Шальная «разрывка» угодила ей в живот, оставив крохотное отверстие, а на спине — огромную рваную рану. Женщина шагнула к сосне, села к ней спиной, по-бабьи вытянув ноги, как будто не замечая плывущей крови. Потом застонала. Степан подскочил к ней первым, отвалил слегка от сосны, приподнял сзади гимнастерку и увидел вываливающийся наружу кишечник. Даша говорила:
— Прости меня, лейтенант! Я жадная… Я жалела их. Ни разу не целованных… Мне жалко их…
Потом дико захохотала, безумные зрачки потускнели.
Страх на войне — состояние все-таки преходящее. Фашисты наседали постоянно. И, следовательно, каждый день и час надо было быть начеку. Уходя от противника с боями, Степан незаметно затаптывал в себе вспышки страха, возникавшие особенно часто в первые дни. И когда группа оказалась в окружении и надо было искать выход из кольца, Степан о страхе уже не думал. Он вглядывался в лица бойцов, тревожился за судьбу каждого. Сержант Костя Гаврилов, несший под рубахой полковое знамя, позвал Степана, козырнул: