«Мама, дорогая, все хорошо, любуюсь югом Родины. Улетаю завтра утром. Целую, Алеша».
Пока он расплачивался за телеграмму, подошла Зарифа, смущенно улыбаясь, протянула в кулачках монеты:
— Спасибо. Я потратила четыре монетки, как мне вернуть их вам?
— Будем считать, что вы их случайно нашли в своем сарафане, — ответил Алексей. — А через год, когда я буду лететь в отпуск, я отыщу ваше общество охраны памятников и, если вы не забудете, отдадите их. Согласны?
Девушка улыбнулась, чуть наклони голову:
— Хорошо, только не забудьте и вы заехать. А я завтра же положу в шкатулку монетки. А вы т у д а? — Она неопределенно кивнула, но смысл был ясен, и Алексей тоже кивнул. — Удачи вам.
Алексей улыбнулся, он видел, что девушка спешит, хотелось сказать какую-нибудь фразу, чтобы запомнилась ей надолго, по но смог ничего придумать. Окончательно растерявшись, он только развел руками: простите, мол, что я такой.
— А как вас зовут? — спросила тогда Зарифа.
— Алексей. Лейтенант Спирин! — обрадовался ее голосу и вопросу Алексей.
— Еще раз спасибо вам, Алексей. До свидания. Ни пуха ни пера там, за Гиндукушем.
— Спасибо. До свидания. К черту…
— Товарищ лейтенант, — вдруг позвал Новичков. — Товарищ лейтенант! — громче окликнул связист, видя, что замполит продолжает смотреть в песок перед собой. — Кажется, афганская колонна на шоссе.
— Где? Вижу. Одной перебежкой — вперед.
Афганские грузовики, звеня всевозможными подвесками, свернули к караван-сараю. Само здание было разрушено, но армейский пост, охранявший развилку дорог, обжил развалины, возвел по углам навесы, и оттуда навстречу колонне вышли люди. Лейтенант узнал двух бришей[11] — афганского Кадыра и своего Дмитриева — и побежал, расплескивая остатки воды, быстрее.
— Салам алейкум, командор, — поздоровались сначала с ним, потом с сержантами водители грузовиков: старших афганцы чтят и уважают. Потом уже разом о чем-то заговорили, показывая на БТР[12], свои машины и дорогу.
— Они спрашивают, когда вы поедете вперед и можно ли ехать с вами, — перевел Инклоб, маленький солдат-афганец, учившийся когда-то в Ташкенте и знающий русский язык.
В первые дни службы в ДРА Спирин удивлялся, откуда люди, часто вместо подписи ставившие отпечаток пальца, умеют считать и знают русский язык. «Мы ведь торговцы, — объяснил один из царандоевцев[13]. — Не будем знать язык — не зазовем покупателя, не покажем и не продадим товар. Язык — наши деньги».
— Они говорят, — продолжал Инклоб, — что везут груз в Кабул и что сегодня им надо быть там.
— Так в чем же дело? — удивился Спирин.
— Душман, душман, — закивали водители и принялись вновь что-то объяснять.
— Они боятся душманов, — перевел Инклоб. — Говорят, недалеко отсюда их чуть было не задержали, с трудом вырвались. Теперь боятся. А если с шурави[14], душман не тронет.
— Нис, нис, — подтвердили водители.
— Они говорят, что везут муку на хлебозавод. Если они не успеют к ночи, хлебозавод будет немножко… — Инклоб щелкнул пальцами, подыскивая слово, — пополам, напополам работать не будет, и утром в Кабуле не будет лепешек. Водители очень просят шурави.
— Вот теперь ясно, Кадыр. Инклоб, приглашайте гостей пить чай, а я свяжусь с начальством. Новичков, на связь!
Лейтенанту самому хотелось продолжить путь, который прервался вчера под вечер из-за неполадок в бронетранспортере. «Ноль первый», дав команду ремонтироваться и ждать у афганского поста утреннюю колонну, через несколько часов «обрадовал»: ожидаемые машины пойдут в Кабул другой дорогой. Оставалось одно — отдыхать, ждать другую колонну, хотя по разговору, вернее, по интонации строго ограниченных для выхода в эфир слов чувствовалось, что и замполит, и люди, и БТР нужны в «хозяйстве».
И вот теперь есть повод просить разрешения двигаться дальше. Всего-то-навсего шестьдесят километров…