Почему-то именно сейчас вспомнились мне давно забытые — не учил же я их специально — строки, заключающие знаменитую книгу:
«Вопрос — поверят ли мне люди? В конце концов это неважно. Я твердо могу сказать одно, что теперь имею право говорить о тех морских глубинах, где менее чем в девять месяцев я проплыл двадцать тысяч лье и совершил кругосветное путешествие, которое открыло мне такое множество чудес — в Индийском и Тихом океане, в Красном и Средиземном море, в Атлантике и в южных и в северных морях! Однако что же сталось с «Наутилусом»? Устоял ли он против могучих объятий Мальстрима? Продолжает ли он плавать в глубинах океана?.. Надеюсь. Надеюсь и на то, что его могучее сооружение победило море даже в самой страшной его бездне и «Наутилус» уцелел там, где погибало столько кораблей. Если это так, и если капитан Немо все еще живет в просторе океана, как в своем избранном отечестве, пусть ненависть утихнет в этом ожесточенном сердце!»
Книжке Жюля Верна — сто лет. А нам — по двадцать. И разве это не фантастика — над ледяными полями Северного полюса, где некогда, созданный воображением писателя, в задумчивости, со скрещенными на груди руками стоял капитан Немо, раздались тугие и звонкие удары о волейбольный мяч! Сколько их, капитанов Немо, в беретах с алыми звездочками, вышло на древний, нехоженый лед. Может быть, там удастся побывать и брату Валерия? А может быть, и мне?
«Ще-ще-ще. Цвирь-цвнрь…» Чуть повернуть рычажком — и эхом по воде голоса: «По фашистскому крейсеру — огонь!», «Справа тридцать — торпеда», «Прощайте, товарищи!», «Да здравствует!..»
Этим голосам отвечают живые: «Ще-ще-ще. Цвирь-цвирь…» — «Идем боевым дозором». И, взбурунив винтами гладь, проходят крейсеры, эсминцы, подлодки. Остро отточенный карандаш штурмана прочерчивает линию курса — вдоль синих якорей, над синими якорями.
Иные времена, иные корабли… Но так же величав на гафеле флаг. Он спускается вместе с солнцем, и окутанные сумерками тяжелые корабли превращаются в легкие, призрачные силуэты. Чуткая дремота. Корабли как матросы — одни бодрствуют, другие чуть смежили глаза. По круглые сутки — в оба, но ночью и днем «Товсь!».
Это море не спит. Военное море. Даже в полночный штиль слышны на песке шаги прибоя. Осторожные шаги пограничника. А когда в черноте море сольется с небом, по воде, по пляжным буям ударят голубые мечи…»
Вот так примерно я написал бы сочинение на вольную тему о море, о моем море, которое я неожиданно открыл в своем самом первом боевом походе.
И еще я рассказал бы о том, как моряк ждет берега. Даже Валерий уж на что мореман и то не скрывает нетерпения — бинокль как прилепил к глазам.
Мы уже продрогли — сейчас бы в кубрик. Но какой же моряк откажет себе в удовольствии первым увидеть берег. Не от предков ли это в нашей крови — страстное желание оповестить корабль: «Земля! Вижу Землю!»
До земли, видно, было еще порядочно.
— Сколько писем написал? — словно невзначай спросил Валерий.
— Два, а что?
— Понятно. Домой и девчонке. Не так?
— Так… — признался я. И ничуть не слукавил, потому что письма Борису могли теперь прочитать разве что дельфины. Состарились те письма.
— Два письма — это мало, — сказал Валерий. — После такого похода почтальон идет на почту с мешком писем и с двумя на корабль возвращается.
И вдруг с мостика крикнули:
— Слева по борту венок!
Корабль словно запнулся и пошел самым малым.
— Приспустить флаг! — прозвучала команда.
Да. Это был венок. На маленьком деревянном плотике. И тут кто-то тихо сказал:
— А венок-то не наш… Наш был из астр, а этот из гвоздик.
Командир снял фуражку, а мы — бескозырки.
Служил офицером в Военно-Морском Флоте. Окончил Литературный институт им. М. Горького. Член Союза писателей СССР. Лауреат премии им. А. Фадеева. Живет в Москве.
Вышли в свет книги «Рота почетного караула», «Обратный адрес — океан», «Серп земли», «Громовержцы» и другие.
Евгений Мельников
УГОЛ ПРИЦЕЛА
Повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дневальный по батарее, густобровый таджик, впервые подавал такую команду и поэтому закричал дурным голосом: «Батарея, тревога! Посыльные, за офицерами!»
Словно вагон мерзлой картошки с грохотом высыпали на пол. Зарябили казенные кальсоны и стриженые головы. Срывая одеяла, с нижних ярусов мотнулись к окнам, и в казарме стало темно и гулко, как в колодце.