Поликарпов снимает шапку, вытирает лицо. Виски мокрые, пот заливает глаза: ступать в след идущего впереди и ни разу не обернувшегося Божко трудно, приходится делать широкие шаги, а попросить попридержаться он ни за что не посмеет. Ноет поясница, автомат на плече вдвое потяжелел. Поликарпов оттягивает ворот тельняшки, дует на потную грудь, вроде становится легче.
Он прикидывает: засада должна быть уже где-то здесь, рядом, втягивать группу так далеко в лес не имеет смысла. «Это же занятия, — рассуждает Поликарпов. — Зачем так далеко? Ну, допустим, мы изображаем проверяющих телефонную линию. На нас как бы должны напасть из засады. Как бы возьмут «языка». Кстати, кого?.. Меня?» Эта неожиданная мысль заставляет его на некоторое время забыть о тяжести автомата, усталости, боли в пояснице и противной дрожи в икрах ног. «Нет-нет, зачем именно меня? Я неопытный, им со мной неинтересно…»
Вчера вечером Хайдукевич долго совещался с Климовым в канцелярии. Климов потом никому ничего не сказал, хотя ребята просили, а больше всех — Божко.
В засаду группа Климова ушла сегодня утром, когда они еще сидели в классе на занятиях по разведподготовке. Дверь оказалась приоткрытой, и Поликарпов увидел разведчиков в белых маскхалатах, с ножами на поясах, с игрушечными в их руках новенькими автоматами. Они прогремели, процокали коваными сапогами по лестничным маршам, хлопнула входная дверь…
— Поликарпов, прикройте, — приказал лейтенант. — Божко, проснитесь. Итак, строки из фашистского донесения… Божко, проснитесь наконец! Спали всю ночь, подушка еще не остыла.
Все, в том числе и Дима, знают, что на Божко, человека, в общем, резкого, быстрого, сильнее любого снотворного действуют занятия в классе, беседы, лекции, телевизор, даже кино. Он ничего не может с собой поделать: в классе веки его смежаются на второй минуте, в клубе — на пятой.
— Силы надо копить, понял? — объяснял он Поликарпову. — Все надо делать умно. Я на «гражданке» на комбайне вкалывал, как дракон. Сменщик приходит, я бац — и набок. Разбудят — я снова дракон. Опять с коробочки слез — снова в мир снов и сновидений. Это сечешь? — он показывает на грудь.
Даже у лейтенанта нет колодочек, а у Божко целых две — зелененькая с желтым за освоение целины и сиреневая за трудовое отличие. В увольнение он ходит с медалями и полным набором значков. Смотрится…
— Божко!
— Так точно, — во сне шепчет Божко.
— Вот строки из донесения штаба немецких войск времен прошлой войны. — Дима опять вспоминает поднятый палец училищного преподавателя. — «Особую трудность представляло найти места укрытия отряда русских парашютистов. Уже неоднократно установлено, что противник прекрасно маскируется в оврагах, которые тщательно нами просматриваются. Они предпочитают узкие щели по краям оврагов, маскируя их землей и кустарником. Эти укрытия поистине трудно найти, если противник только случайно сам себя не выдаст. Если нашим разведгруппам удавалось найти такое укрытие, то противник, используя снайперов и извещая одновременно главные силы отряда, старался избавиться от надоедливых наблюдателей без криков «ура» и шума. Как только основные силы отряда по тревоге были в сборе, они оказывали упорное героическое сопротивление, используя при этом минимальное количество боеприпасов. Но даже тогда, когда противник не имел боеприпасов, он атаковал и защищался с невиданным фанатизмом. Каждый десантник был вооружен кинжалом, который он искусно пускал в ход». Божко!
— Так точно, товарищ лейтенант, я все слышу…
Но что это! Поликарпов замечает маленькую птицу. Ярко-красная, небольшой нахохлившийся комочек, сидит она на сосновой ветке, отяжелевшей от снега, уставилась на Поликарпова немигающим глазом. Да жива ли она вообще? Какая красота! Что же это за птица такая… Широкая грудка, аккуратная головка с коротким клювом. Это снегирь? Это он так свистит? Ну вот, увидел снегиря… Поликарпов останавливается, улыбаясь, смотрит на птицу, он, кажется, даже рот открывает от изумления.
И вдруг чья-то властная, сильная рука отбрасывает его с дороги, толкает так сильно, что он, раскинув руки, летит в снег.
— Беги! — слышит он то ли шепот, то ли крик лейтенанта. — Беги! — и успевает только увидеть спину, исчезающую среди сосен.
Куда?
Он озирается. Впереди на дороге — Климов с Божко. Поликарпову не объяснили толком, что он должен делать. Он ползет в лес, к соснам, оставляя за собой в снегу едва ли не траншею. «По-пластунски, по-пластунски». Сердце прыгает в груди, колотится. «Мне же ничего не сказали. Что я должен делать? Куда бежать? Куда?» Он лежит под сосной, зачем-то ест снег, смотрит на дорогу, на Божко с Климовым.
Он и до этого видел, как действует Климов. В сравнении с ним другие — тюфяки.
«Что же я здесь лежу? Что они делают? Они всерьез…»
Когда Климов прыгает на противника и кричит при этом так, что дрожат стекла в спортзале, когда он делает подсечку и бросает напарника спиной на маты, все догадываются, как он будет делать это по-настоящему…
Ах, что он делает! Божко с ним не справится, не справится, это видно.
«Что же я!» — Поликарпов с автоматом на изготовку бежит к ним, увязая в снегу. «Сейчас… я обозначу… скажу: «Чур, все…» Сейчас». — И неожиданно его кто-то толкает, он падает, ничего не соображая.
— Готово? — это голос Климова, хриплый, с кашлем.
— Да не раздави ты его! — А это Божко. Заботится! Поздно.
— Отлично! — Значит, это его Назиров повалил, корешок, друг до гробовой доски. С вами тоже все ясно.
Ризо поворачивает Поликарпова на спину.
— Отлично я тебя? — он смеется, зубы оскалены, он еще не успокоился. — Ты знаешь, как летел? Во! Лучше, чем сальто! Как козочка летел! Я сильно не хотел, — счастливо смеется он. — Как козочка…
Поликарпов отворачивается, смотрит на Климова, на устало сидящего в снегу, прислонившись к дереву, Божко. Вот мы и попали «в плен».
Климов вешает себе за спину автомат Божко. Поликарпов слизывает соленое с губ.
— Понесешь. Я тебе его специально выделил: он у нас самый легкий… Кричать не будешь? — без улыбки Климов спрашивает Поликарпова. — Будешь умницей?
Поликарпов молчит. Глупость какая-то. Детский сад. Дурака валяют… «Эх, Божко, Божко! Трепло — вот ты кто!»
— У нас в разведке, если черепок пустой, делать нечего, — говорит Божко, сидя на подоконнике, а Ризо согласно поддакивает и завистливо смотрит, как он почти правильно берет аккорды. Поликарпов слушает.
— Капитан поставил задачу: к восемнадцати ноль-ноль доставить «языка». Из соседнего полка. Танкиста. Ну, мы думали, думали… Проще всего залечь под забором. Первого, кто через забор повалится, повязать и — под мышку. Но это скучно. Вариант отпадает. Надо что-то мудрее. Вот тут наш Ризо и отличился… Залегли мы в кювете у дороги, которая в танковый городок ведет. Маскировочка — пять с присыпкой, лежим, ждем. Правда, холодновато. Ризо морзянкой на зубах стучит. Градусов пятнадцать. Минус. Ноги коченеют, а машин, как назло, нет. Ждали долго, часа полтора. Точно, Ризо? Ну, полчаса… Наконец, едет коробочка, крытый «Урал». Номер на бампере наших друзей-танкистов. Едет он, приближается к нам и там, где ему положено, тормозит. Все по нотам. Мы не дышим. Открывается дверца, на дорогу прыгает деловой такой, румяный, прямо картинка, прапорщик. И — цоп за куртку! А дело в том, что Ризо на дорогу бросил новую десантную куртку, еще почти ненадеванную. Как приманку. Кто же мимо такой куртки проедет! Только прапорщик за этой курткой нагнулся, мы — бац, из кювета вылетели и в десять секунд с ним справились. Прапорщик только глазами хлопал, смотрел, как мы шофера складывали аккуратно в кузов. В кузов мы и прапорщика посадили. Машину к штабу полка подогнали, «языков» на себе тащить не пришлось. А когда представили их в штабе и доложили, что задание мы выполнили досрочно, к семнадцати ноль-ноль, начальник разведки здорово ругался: этот прапорщик, оказывается, с ним в одном подъезде живет. Но мы же не виноваты!