Поликарпова он взял к себе, не советуясь…
Черт возьми, это могло случиться с любым! Дело не в Поликарпове! Резкий порыв ветра, понесло… И повис, в общем, удачно, на одном проводе… Удачно! Ну да, его бросило на провод, а ногами он зацепился. Купол опал и накрыл его. Понятно.
— Ток маленький, — повторил он.
— А чего ж они гудят, провода, а?
— Надо стропу перерезать, — сказал Климов. — Дайте нож, я перережу. Эй, Поликарпов, — крикнул он, — ты же электриком был… Могу я к тебе по проводу добраться? Не убьет меня?
— Надо отключить линию, — просипел Поликарпов: говорить ему было, кажется, тяжело. — Заземлить провод.
— Я не уверен, — продолжал Дима, — но если бы можно было попасть на провод, не соприкасаясь одновременно с опорой… Она заземлена. Но черт его знает! Триста киловольт…
Климов все еще оценивающе разглядывал опору.
— Лейтенант, — сказал он, — дайте нож.
Никто не позволял себе так обращаться к Хайдукевичу, но сейчас никто и не обратил внимания на это «лейтенант».
— Лейтенант, у вас нож хороший. С моим стропорезом там делать нечего, стропа не так натянута.
— Ты что предлагаешь? — спросил Семаков.
— Мама, — хрипел Поликарпов так, будто ему удавкой стянуло горло.
— Я прыгну на провод с опоры! — и Климов сбросил куртку.
— Иван Антонович, — Дима отстранил Климова. — Полезу я. Так разумней.
— Что здесь разумного! — закричал вдруг Семаков. — Вы все с ума посходили! Фельдшер, ты чего стоишь? Ты в этом что-нибудь понимаешь?
— А что я… Я могу оказать первую помощь, — растерянно ответил сержант.
— Кому нужна твоя помощь, если трахнет так, что пепла не соберешь! Ты видел когда-нибудь, как люди под током гибнут?
Семаков еще раз посмотрел вверх, на Поликарпова, потом на столпившихся вокруг солдат.
— Почему вы все такие неграмотные! «Я думаю!», «Я не уверен! » — передразнил он. — Это и есть ваша ученость, когда надо? Это все ваши знания?
— Я уверен, — побледнев, сказал Дима. — Изоляторы ведь не пробивает? Нет. Я прыгну с опоры, тоже не пробьет.
— Он же задохнется там… Дайте нож, — протянул руку Климов. — Что ж вы, решиться не можете? С ним что будет?
— А с тобой что будет? — пошел на него Семаков. — Что с вами будет и что будет после всего этого со мной?
— Как так можно, — прижимая руки к груди, бормотал Ризо, — как так можно! Его током убьет. Он висит. Как так можно…
— А вот так, — сказал капитан, пытаясь развязать тесемки на шапке. Они не поддавались, и он рванул их. — Старый дурак, — чертыхался он под опорой, сбрасывая шапку и куртку. — Угораздило на старости лет! Останусь жив, хлопчики, уйду в запас. Отвоевался, надоело, хватит!
Он похлопал трехпалыми солдатскими рукавицами, зачем-то тщательно прокашлялся и полез вверх по опоре.
— Ну, смотрите, ученые, доверился вам…
Дима признался себе, что решение капитан принял верное. Если бы старшим оказался он — поступил бы точно так же. Позволь капитан полезть наверх кому-нибудь из подчиненных и случись, не дай бог, что-нибудь, старшему пришлось бы отвечать вдвойне — и за Поликарпова и за случившееся. А сейчас капитан все берет на себя. «Капитан — молодец», — согласился Дима.
По правде говоря, ничего не нравилось Диме в Семакове.
Зачем, спрашивал он себя, капитан старается подменять подчиненных! Офицеров, старшину, сержантов! Почему он считает нужным лично гонять из сортира гитаристов? Для чего, как немой укор молодым офицерам, он ходит в казарму по воскресеньям? В последний раз, например, он проверял, правильно ли пришиты у разведчиков бирки на парадных тужурках…
— Товарищ капитан, зачем вы этим занимаетесь? — не выдержал Дима. — В конце концов я бы сам проверил, если так нужно, или старшине поручил.
— Так нужно, товарищ Хайдукевич. А вы не проверили и старшине не поручили проверить, и никто из ваших сержантов не проверил. У половины разведчиков оказалось черт знает что, а не бирки!
Семаков карабкался вверх так, словно это была не обледеневшая опора высоковольтной линии передачи, а одно из обычных препятствий полосы. Будто лез он всего-навсего на парашютную вышку сталкивать вниз не самых храбрых парашютистов.
Он подтягивался на руках, ребрами подметок упираясь в раскосы. На поперечине, уже уменьшенной расстоянием, капитан решил передохнуть. Дима заметил, что пройдено только полпути.
— Много еще? — капитан тряс, разминая, затекшие кисти рук.
Через минуту он опять лез по решетке ствола, работая тренированным телом.
Дима считал себя неплохим спортсменом: училищная сборная по ручному мячу, два первенства республики по парашютному спорту. Но, однажды признавшись себе и пока не позволяя изменить этому признанию, он понял, что не сумеет сделать того, что сделает сорокалетний Семаков.
Он часто вспоминает одно из своих первых занятий по физподготовке. Отправив солдат в казарму, Дима решил поболтаться на перекладине.
— Ну-ка, — подошел Семаков, наверняка наблюдавший со стороны.
Дима делал десятую «склепку», получалась она довольно корявой, но была все-таки десятой!
Семаков снял фуражку, обнаружив плешь. Фуражку он наверняка снимал только в постели — лоб и плешь были совершенно белыми над обветренным и загорелым до черноты лицом. Потом расстегнул крючок галстука, верхнюю пуговицу рубашки. Был он рядом с Димой не очень высок, ему пришлось старательно допрыгивать до грифа перекладины. Дима усмехнулся. Семаков усмешку заметил. Но Дима видел, что никакой Семаков не гимнаст: руки согнуты в локтях, сам закрепощенный, хотя старательно тянет носки сапог и четко зафиксировал вис.
…Одним словом, перед изумленным Димой Семаков прокрутил тридцать «солнц», спрыгнул и, растирая мозоли на ладонях, сказал, глядя под ноги, в опилки:
— Еще? Или достаточно? Вас этому в училище, конечно, учили?
«НЕ ВЛЕЗАЙ. УБЬЕТ».
Дима смотрел на табличку с черепом. В решительности Семакову он не мог отказать. Если дело касается личного риска, необходимости решиться на что-нибудь серьезное, капитан, конечно, не промедлит, не станет раздумывать.
Диме рассказали про одну из командировок Семакова.
Было это в январе, мороз. Картер машины пробило. Семаков отправил водителя в ближнее — в десяти километрах — село. Сам пошел в полк за помощью. До полка — шестьдесят километров.
Назад Семаков приехал на автотягаче. Очень долго искал по всему селу отогреваемого хлебосольными хозяевами водителя. И тут же отвез его на гауптвахту с запиской «За недобросовестное отношение к вверенной боевой технике».
«НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ».
— Ерунда, — махнул рукой Климов, видя, что табличку с предупреждением рассматривает и лейтенант. — Это пишут для коз, чтобы траву не щипали под ЛЭП. Это табличка для лета.
— Твоими бы устами мед пить, — ответил лейтенант.
Над Семаковым оставались только остроконечная верхушка ствола и два грозозащитных троса сверху. Капитан медленно двинулся по горизонтальной балке траверсы к проводам. Шел он спокойно, держась одной рукой за решетку. По крайней мере снизу казалось, что спокойно.
— До провода далеко, — крикнул он вниз. — Далеко, говорю.
— Ему страшно, — сказал Климов. — Всего-то метра полтора, не больше, — а боится.
— Отойдите левее, — командовал с вершины опоры Семаков. — Еще левее! Еще! Так!
Криком он себя, кажется, взбадривал.
Державшие растянутые купола сразу догадались, что случится.
Семаков храбро оттолкнулся, прыгнул далеко, как и следовало — подальше от изоляторов, но не учел, что прыгает под углом. Левая рука сорвалась, его швырнуло, когда он коснулся провода, он не успел уцепиться и, переворачиваясь в воздухе, неуклюже полетел вниз.
— Лейтенант, дайте нож, — протянул руку Климов.
Дима держал нож рукояткой вперед. Он его не отдавал. Климов взял сам, а Дима был занят капитаном.
Семаков, разбросав ноги, шарил в снегу в поисках шапки. Слепыми глазами смотрел он на окружавших его солдат, наверняка не различая их лиц.