Зал погружен в темноту, пока не поджигают обруч. Одновременно вспыхивают цветные прожекторы под потолком; прожекторы мигают, выхватывая мечущиеся вдоль стен фигуры. Зал дрожит от криков, хрипов, стонов, свиста «мин», «взрывов», «пулеметных очередей»… Поликарпов жмется к гимнастической стенке, рядом с ним капитан Семаков. При вспышках прожекторов лица солдат кажутся безглазыми масками. Тени летят откуда-то сверху, кто-то бежит мимо, розовым сверкают холостые автоматные очереди. И крики, крики, от которых немеет затылок.
— Все понятно? — кричит Семаков.
Поликарпов старается разобраться в происходящем. Откуда эти стоны? Кто может так стонать? Что это? Разведчики проносятся мимо с оскаленными в крике ртами, но именно их криков почему-то не слышно. Горит обруч, сквозь него летит человек с автоматом в вытянутых руках. Очередь. Автомат за спину. Что он делает? Канат свисает с балкона, человек подтягивается на канате, забрасывает ногу за перила, переваливается через них. Что там, наверху? Понс? Прожекторы на мгновение выхватывают фигуры, это напоминает детское «замри», потому что в освещенное мгновение фигуры кажутся застывшими в нелепых позах… Человека долго нет, он там, наверху, с автоматом, а сверху летит кто-то другой, валится на пол. Ризо? Лицо Назирова багрово — это вспыхнул и погас красный прожектор. Ризо крутит сальто в окно, страшно крутит — кувыркается под самой кромкой, над обрезом окна, подоконником, едва не задевая его лбом. Нож летит в щит, сыплются щепки. Прыгают с балкона, летят горизонтально, лупят во что-то огромное пятками. Бобсик…
— Собьют! — Семаков хватает растерянного Поликарпова и прижимает к стенке.
На мгновение высвечивается лицо лейтенанта, блестящее от пота, щеки ввалились, вместо глаз — белые щели. Кто-то срывается с каната, автомат отлетает к ногам Поликарпова. Кто это стоит на пути Климова? Удар, бросок, Климов с лейтенантом на полу. А рев не затихает. Что это?
Поликарпов, кажется, начинает что-то различать. Он уже видит, как, раскинув в стороны руки, сверху летит Божко… О, он все-таки валит стенку, опрокидывает ее, падает вместе с ней… Мимо проносится Климов, прыгает на канат, цепляется высоко…
Когда вспыхивает свет и выключают магнитофонную запись «боя», невозмутимый Семаков выходит на середину зала, строит едва стоящих на ногах разведчиков и говорит:
— А теперь, товарищи гвардейцы, разберемся что к чему. Подведем, так сказать, маленькие итоги…
Дима ладонью стряхивает с лица пот, тяжело дышит:
— Сейчас он вам дрозда даст! Он в темноте, как сова, сачков видит!
Поликарпов во все глаза смотрит на Хайдукевича: он еще не верит, что скоро сумеет не хуже. У Ризо разорвана на плече тельняшка, Климов высасывает кровь из царапины, Божко трясет кистями рук.
— Назиров, выйти из строя!
Ризо в тапочках, с развязанными тесемками на шароварах, в рваной тельняшке выходит строевым и так старательно поворачивается кругом, что едва не падает.
— Ну что ж, товарищ Назиров, — говорит Семаков, — можете прикреплять нашивки. Подписан приказ о присвоении вам воинского звания гвардии ефрейтора. Командир полка просил поздравить от себя лично. Думаю, что это не последнее ваше звание.
— Конечно, не последнее, товарищ гвардии капитан! — едва не кричит Ризо.
Все смеются, а Климов, вытирая согнутым пальцем слезы, говорит стоящему рядом Божко:
— Нет, Витя, мы с ним не соскучимся.
Ночь. Тихо. Вышагивает — наверное, по одной доске — дневальный. Считает шаги. Борется со сном.
Дима сидит в канцелярии над проклятым расписанием. Пепельницу так и не выбросили. Дима пересчитывает окурки. Если так будет продолжаться, он не то что в регби — в ручной мяч перестанет играть. Надо бросать сразу и навсегда! Эта — последняя.
Осторожно, чтобы не скрипнула, он отворяет дверь и шепчет:
— Выбрось к чертовой матери. Чтобы пепельницы я в канцелярии больше не видел! Увижу — наложу взыскание.
— Есть, товарищ лейтенант.
«Есть». Все отвечают одинаково. Он и сам так отвечает. «Господи, что ж, мне рвать гвардейцев на части? Где взять время? Я разведчиков должен готовить, не поваров». Он сидит над расписанием: политподготовка, тактико-специальная, воздушно-десантная, техническая, вождение боевой машины, строевая, физо… Теперь еще эта неожиданная полоса препятствий, выдуманная Семаковым. Куда ее вставить в расписание? Вместо чего?
— Сами думайте, — сказал капитан. — И чтобы побольше динамики было у гвардейцев, чтобы этим самым местом не трясли, как гусыни. Чтобы этот ваш Поликарпов…
— Есть! — Дима не разжал сцепленных зубов.
«Есть»… Разведподготовка — вот главное, чем он должен заниматься: радиостанции, карта, владение своей и чужой техникой, джип, гранатомет. Стрельба. Боевые приемы. Когда?
— Хайдукевич, — говорит ему командир полка, — твой разведчик встречается с разведчиком чужим. Ситуация редкая, но теоретически возможная. Кроме дерзости — что? Умение. Совершенство! Каратэ — для барышень. Суперкаратэ! Надо остаться в живых и выполнить задание. Если не так, зачем ты нужен?
«Да», — вздыхает Дима. Командир в прошлом месяце пришел на занятия и, посмеиваясь, пропустил через себя всех… кроме Климова и Назирова. С Назировым он долго возился, а после Климова пнул мат ногой!
— Поскользнулся. Слюной, что ли, мат измазали?
Дима просыпается, лежа щекой на столе. Чернильные буквы расписания поплыли. Он вытирает губы ладонью. От сигареты — аккуратный столбик пепла и прожженный след на крышке стола.
Потирая подбородок, Дима смотрит на календарь. Сегодня воскресенье.
Ну, вот он и переночевал в казарме у своих разведчиков. Да…
— Будь добр, — просит Дима дневального, — найди у кого-нибудь бритву.
Через несколько минут Поликарпов приносит ему горячую воду, крем, станок, помазок в пластмассовом стаканчике и нераспечатанную пачку иранских лезвий.
Через два часа Дима ведет роту на полосу препятствий.
4
Снег набух, забор запятнан потеками, белая кирпичная кладка здания штаба стала серой. Тучи, кажется, задевают вершины сосен. Ветер растаскивает тучи, рвет их, опять собирает над городком. Вчерашние следы в снегу потемнели, дорожки подтаяли, сырость забирается под куртки. Сапоги разбивают черное стекло луж, скользят по льду.
Полоса препятствий тянется вдоль забора, затем поворачивает вправо и заканчивается небольшой цементной трубой-лазом, почти упирающейся в новый изгиб забора. На полосе — металлическая вышка, от вершины которой тянутся вниз стальные тросы, проволочные сетки, натянутые над землей и напоминающие внутренности распотрошенного дивана, сваренный из обрезков труб лабиринт, завал, укрепленный ров, кирпичные стоны. На этой полосе даже стоят два небольших домика — то ли часовни, то ли будки стрелочников.
Взрывы начались с утра; рядом лес, за лесом десантники работают с толовыми шашками, капсюлями, бикфордовым шнуром, учатся рвать колючку, рельсы, фермы мостов, минировать здания, пусковые установки. От взрывов с ветвей слетают тяжелые комья мокрого снега.
Прислушавшись к очередному взрыву, лейтенант на ходу спрашивает строй:
— Сколько шашек?
Стук сапогов слитен. Поликарпов шагает последним.
— Две, — торопясь, чтобы его не успели опередить, говорит он.
Хайдукевич продолжает молча шагать рядом, осторожно ставя ноги на лед.