— Нет, черт возьми, нет! Мы все знаем, куда это заведет. Это просто отсрочит наши смерти. Если ты сделаешь так, я пойду наверх, и отравлю наших детей, а не оставлю их жить с мыслью о смерти, которая как мы понимаем, придет.
Джурак не успокоится пока все в этой комнате, и все кого вы затронули, не будут мертвы. Он понимает нас слишком хорошо, и таким образом понимает угрозу, которую мы представляем.
— Так, какова альтернатива тогда? — вздохнул Эндрю. — Еще одно нападение? Правительство заблокирует его. В этом отношении интересно, будет ли у нас вообще правительство или какие-либо совместные действия в следующие несколько дней.
— Исход, пойдем на север, — отважился произнести Вебстер.
— Ты имеешь в виду просто все бросить, — спросил Эндрю.
— Точно так. Мы делали так ранее, мы эвакуировали всю Русь в войне с мерками. Ну, возможно было ошибкой то, что мы пытались удержаться в открытой местности. Господь знает, как далеко на север протянулся лесной пояс. Собираемся и идем в лес, пока не найдем место куда они не доберутся.
— Мы говорили об этом раньше, — ответил Винсент. — Это невозможно. Прежде всего, правительство будет категорически против такого исхода. Во-вторых, они пойдут за нами, а мы будем обременены сотнями тысяч гражданских, детей, стариков. Это превратится в резню.
— Хорошо, если правительство действительно решится сдаться, то я думаю, мы должны все взять в свои руки, — ответил Вебстер. — Будь я проклят, если останусь здесь и буду ждать, чтобы мне перерезали горло. Во всяком случае, в этом есть некая надежда.
— Если бы я был Джураком, — ответил Эндрю, — я бы не стал беспокоиться, даже если это займет двадцать лет. Я бы охотился на выживших. Нет никакого шанса, что они могут когда-либо мечтать продолжить свою скачку, пока не убедятся, что мы все мертвы, если на этот раз они повернутся к нам спиной, то мы восстановимся. Основной проблемой, не считая праздника луны, и рабства, является то, что они кочевники. Они не могут уехать, рак позади, будет распространяться по их следу.
— Он убьет всех, стоит только нам погибнуть или скрыться, — сказал Ганс. — Вы люди, кажется, забыли кое-что во всем этом. Эндрю, я помню мечту, которая была у тебя в начале, но, похоже, она стерлась. Это не только про нас. Мы начали революцию в этом мире. Единственный способ выживания, это если мы распространим революцию по всей планете. Мы обязаны освободить каждого или никого. Я оставил миллионы товарищей в рабстве, когда сбежал, и я поклялся всей своей душой, что помогу освободить их всех, и если понадобится, то умру, выполняя это.
Эндрю был удивлен страстью слов Ганса. Обычно он был весьма сдержан, и так редко позволял своему идеализму выползать из-за грубой германской внешности старого сержанта-майора. Он не мог не улыбнуться революционной страсти, которая двигала его самого старого друга.
— Тогда освободи их, — сказала Варинна Фергюсон на безупречном английском.
Впервые, с момента начала встречи, Эндрю обратил серьезное внимание на женщину, сидящую на стуле перед дверным проемом. Руки Кэтлин соскользнули, чтобы опереться на тонкие плечи женщины. Когда она говорила, то казалось, что голос идет откуда-то еще, настолько ужасно безжизненный у нее был внешний вид, кожа, которая выросла поверх ожогов, вытянула лицо в ничего не выражающую маску. Но все-таки он по-прежнему чувствовал изящную красоту, которая была заперта внутри, которая заставила Чака Фергюсона видеть за изорванной внешностью — красоту и силу ее души.
— Я не знал, что ты говоришь на английском, — воскликнул Гейтс, смотря на нее с изумлением.
— Ты никогда не спрашивал, — ответила она, ее слова вызвали шквал смешков со стороны остальных.
— Вы были слишком заняты, разговаривая с моим мужем, чтобы обращать на меня внимание.
— Мои извинения, госпожа, — быстро сказал Гейтс, при этом покраснев, — мои самые скромные извинения.
— Ты сказала ‘освободи их’ — сказал Ганс, со слабым оттенком желания в голосе. — Могу я спросить, как?
— Как мы сначала узнали, что вы были живы? — ответила она.
— Джек Петраччи пролетал над нами.
Она вопросительно посмотрела на Эндрю, который кивнул. Она медленно встала. У нее в руках была потрепанная записная книжка.
— Здесь есть некоторые записи моего мужа. Как сказать… идеи, мечты. Вот почему он учил меня английскому, чтобы я смогла их прочесть после того, как он уйдет.
Она положила книжку на стол и все посмотрели на нее с долей почтения, поскольку без ума Чака Фергюсона, как они понимали, они погибли бы давным-давно.
— Сразу после того, как вы были спасены, прежде чем война началась на восточном фронте, он внес сюда некоторые записи.
И она открыла книжку, пролистала страницы, пока не нашла то, что хотела показать.
— Всего несколько страничек, но в ночь перед смертью, он показал их мне, сказав, чтобы я трудилась над ними.
Она протянула книжку Эндрю. Он бережно взял сброшюрованный томик, просмотрел страницу, задумавшись, как же она справилась с печально известным зигзагообразным почерком Чака, писавшим так небрежно. Она засунула руку в карман передника, вытащила пачку бумаг, тщательно развернула, и разложила их на столе. Это не была связка бумаг, а скорее большой одинарный лист чертежной бумаги, полдюжины футов поперек и несколько футов шириной, занявший большую часть стола. Эндрю только что заметил, как плохо выглядели ее руки, также обгоревшие, два из пальцев ее левой руки были небольшими обрубками.
Когда он просматривал бумагу, то увидел, что половина ее была детализированной картой, другая половина была покрыта различного вида приписками Чака, простой кусок с записями, немного вычислений, остальное комментарии со стрелками, тянувшимися к карте, в то время как у дальней правой стороны листа был нарисован эскиз дирижабля.
— Я сделала, — поколебавшись, сказала она, — расчеты. Я думаю это возможно, но вот шансы? Или все или ничего, мы или победим или потеряем все.
Эндрю поднялся и подошел к ней сбоку, остальные собрались вокруг него. Он стоял молча, рассматривая карту, потом написанный план и, наконец, расчеты. Это были детали плана, которые Винсент отправил ему прямо перед атакой. Он посмотрел на Винсента; в уголках его рта прослеживалась слабая улыбка.
— Невозможно, — резко заявил Вебстер, нарушая тишину.
Эндрю посмотрел на Ганса и увидел сияющий блеск в глазах товарища, и ощутил укол страха, точно зная, что это означает.
— Я отверг эту идею, менее недели назад, — наконец объявил он.
— То было неделю назад, — ответила Варинна. — А сегодня это сегодня, день после поражения. Всего несколько минут назад я слышала, что вы признали, что мы проиграем войну. Если мы должны проиграть войну, то этому плану самое место.
— Почему, — спросил Эмил, наклонившись над столом и изучая линии на карте. — Я думаю любой, кто пойдет на это, особенно в операции с дирижаблями, обречен умереть.
— Поскольку в этом случае это не будет иметь никакого значения, — спокойно заявила она. — Те, кто пойдут, так или иначе погибнут, если останутся дома. Если они отправятся туда и погибнут и проиграют, тогда здесь будет тоже самое. Если они отправятся туда и погибнут, но изменят путь войны к победе, то тогда это жертва, которая стоит того.
Эндрю поразился ее холодной точной логике, которая отсекла лишнее и перешла прямо к сути дела. Как будто на большом расстоянии он услышал напольные часы, пробивающие очередной час — наступила полночь. Все ждали, что он скажет. Он разрывался. Он так отчаянно хотел ухватиться за этот шанс, зацепиться за него, чтобы видеть, что это принесет изменение в их судьбу. Однако он также и боялся этой возможности, и все то, что она предлагала и содержала, особенно для Ганса.
— Это то, о чем я мечтал все время, я говорю — я иду, — наконец сказал Ганс, нарушая молчание.
Эндрю повернулся и снова посмотрел в его глаза. Наконец Эндрю кивнул.
— Сделаем это. Начинайте приготовления.
«Кто это был?» Калин неловко пошевелился, боль ошеломляла, но он знавал похуже, когда потерял руку, или избиения старого боярина Ивора, который им распоряжался, может быть его душа горит в аду. «Тем не менее, кто это сделал?»