— Я хочу, чтобы ты командовал здесь, решительно атакуй.
— Мы не готовы.
— Подготовьтесь и надавите. Я предпочел бы, по возможности сегодня утром.
Зартак кивнул головой.
— Броневики, которые мы направили в Карнаган. Мы будем нуждаться в них. Ты помнишь, что они начали высадку сегодня днем.
Джурак вздохнул.
— Сейчас у меня нет времени для проработки деталей. На моем столе я оставил сообщения для отправки. Пошли инструкции в Гуань, как мы обсуждали, и в Карнаган, что они должны решительно атаковать завтра и закончить там. По крайней мере, мы сможем разбить ту армию, а потом пойдем в наступление здесь. Победа или поражение у Гуаня — не столь важно, мы разобьем их армии прежде, чем они поймут, что чего-то достигли, и мы все еще сможем победить, несмотря на эту неудачу.
Зартак официально поклонился, и они снова стали играть старые роли.
— Мой кар-карт. Паровая повозка ждет вас.
Произнес один из охранников, в почтении ожидая за пределами юрты.
— Таким образом, ты не видишь другой альтернативы, кроме этой, — спросил Джурак, тихим голосом, пристально смотря на Зартака. — Войне на тотальное уничтожение одних или других.
— Ради старой подруги моей юности, я хотел бы иначе, — прошептал Зартак. — Но, нет. И я думаю, она тоже это знала. Мы и они связаны в этом мире, и только одни должны восторжествовать.
— Тогда пусть это будем мы, — холодно произнес Джурак.
Глава 10
Хотя Ганс и ощущал чудовищную усталость, все же он чувствовал сильное ликование. Несмотря на всю жестокость и мрачность войны, в ней, несомненно, были такие события, которые тем не менее, вопреки всей их трагичности, содержали в себе трогательные для него моменты.
В течение ночи бантаги предприняли три попытки атаковать, чтобы ворваться в освобожденный Сиань. Третья волна атаки практически перевалила через стены, пока она в конечном итоге не была отбита несколькими резервными сотнями. Чины вооружились револьверами, доставленными дирижаблями. Большинство из них едва ли знало, как стрелять из этого оружия, почти все они погибли, но и всех бантагов захватили с собой.
Стоя за стеной, он оглянулся назад на город. Тот беспорядочно полыхал, громадный столб света, как из некоей библейской истории, отмечал место отмщения и освобождения. Святое очищающее пламя, которое уничтожит клеймо неволи.
Этим утром он чувствовал себя не так, как обычно. Не только из-за чувства истощения, или грызущей боли в груди. Фактически, из-за его решения немедленно атаковать, сама природа войны изменилась в нем и в его людях. Больше это не был отчаянный защитный выпад, чтобы лишь удержаться за то, что у них еще оставалось. Теперь это была настоящая война за освобождение, бескомпромиссный бросок в кости. Он никогда не был одним из тех ложных героев битвы — у него всегда было ощущение, что он не такой, что он вне таких глупых понятий — но в тот момент, когда он наблюдал за горящим городом, он чувствовал странное ликование, как будто его малочисленная армия была мстящим хозяином, собирающимся в дальнейшем очистить этот мир от его греха.
Он ткнул пятками бока лошади, бантагского боевого коня, со слишком большим седлом; животное было столь же измучено, как и он, и оттого послушно. Они медленно поплелись по дороге через развалины железнодорожного депо к востоку от города. Полоска товарных вагонов по-прежнему яростно горела, густой масляный дым беспорядочно поднимался ввысь, насыщая воздух запахом горящего мяса. Бантагские пищевые пайки. Он предпочитал думать, что это была соленая говядина, добытая из бизоноподобных животных, бродивших стадами по степям в этой части мира, или же это была засоленная конина. Мысль, что на самом деле, это могут быть забитые люди, которых засолили и упаковали тем же способом, каким его собственная армия приготовила пайки, была ужасной, чтобы рассмотреть ее.
Ветер повернул, на мгновение его окутало темное облако, и он поперхнулся от запаха. Ганс снова ткнул лошадь пятками, и, выбравшись на место без дыма, он на минутку приостановил ее. Кучка чинов собралась вокруг сарая около железнодорожной насыпи. Они кричали проклятья, и он приблизился к ним. Три израненных бантага были загнаны внутри в угол. Они медленно умирали под градом ударов ногами и руками.
Ганс заметил одного из своих собственных парней, в чинской униформе, и проорал ему прикончить раненых. Солдат отсалютовал, потянул револьвер, и протолкнулся через толпу. Ганс поскакал далее, едва расслышав треск пистолета позади себя.
По всей территории железнодорожного депо в беспорядке валялось ненужное вооружение и оборудование. Сломанные винтовки, перевернутые вверх дном ящики из-под патронов, и опрокинутые зарядные ящики, снаряды, валяющиеся на земле, полевые орудия на боку, груда тлеющих седел, связки стрел, разбитые вдребезги бочки, сочащиеся маслом и керосином, или с высыпающейся мукой, что-то даже пахло как рисовая водка чинов, и везде тела, бантаги и люди. Все это освещалось яркими всполохами красного цвета от горящего города. Зарево было такое яркое, что он легко мог прочитать одну из газет Гейтса, оно напомнило ему о ночном Фредериксбурге, сожженном прямо перед нападением.
Войска, которые он привел, были поглощены работой. Теперь каждый человек отвечал за отряд из десяти местных чинов, ведя их за собой, организуя команды, чтобы поднять снаряжение, которое могло бы быть полезным; одна группа, стоящая на четвереньках, поднимала патроны, просыпанные из коробки с боеприпасами. Один сержант, оставшийся в живых после побега из фабричной тюрьмы год назад, разделил своих ребят на команды по два человека. Один из них, как предполагалось, будет стоять неподвижно, в то время как второй ставил огромную бантагскую винтовку на его плечо, прицеливался, и стрелял. Это выглядело нелепо, но проклятая идея на самом деле работала, позволяя тщедушному и истощенному чину по-настоящему использовать вражеское оружие. Они радостно расстреливали патроны, стреляя по укрывшимся бантагам, которые все еще оставались на противоположной стороне железнодорожного депо.
Если бы у него было время, то здесь располагалось достаточно захваченной артиллерии, чтобы выставить несколько батарей, однако такая мысль была абсурдна. Они могли бы получить один или два залпа, но все что находилось вне зоны прямой наводки, было безнадежно. Глубоко внутри себя он знал, что вся их затея идет рядом с безнадежностью. Единственное, что они могли сделать, это совершить внезапный налет, напасть так, как они это сделали, вызвать восстание, и сокрушить местный гарнизон. Если бы им пришлось столкнуться с дисциплинированным уменом бантагов, то их бы всех перерезали.
Чтобы уловка работала, они должны были сохранять темп, добираться до врагов прежде, чем у них появилось бы время на подготовку. Он должен поддерживать движение, несмотря на истощение.
Он поехал вокруг состава из полудюжины платформ, стоящего на запасном пути. Несколько сотен чинов столпились на борту, половина из них была вооружена драгоценными револьверами, доставленными сюда на дирижаблях, остальные просто держали самодельные копья, палки с привязанными к ним ножами. Когда он проезжал мимо паровоза, то узнал одного из своих товарищей, еще одного заключенного оставшегося в живых.
— Готов вернуться? — спросил Ганс.
Старик на секунду усмехнулся.
— Я знаю эту машину. Помню путь туда.
Он жестом показал на юг, где в полудюжине миль отсюда они скрывались после побега.
— Я отлично им управляю.
Ганс наклонился, пожал руку мужчине, и поскакал дальше.
За прошедшее время они подготовили четыре поезда. Четыре локомотива потащат в общей сложности тридцать платформ и крытых вагонов, все они были битком набиты более чем пятнадцатью сотнями чинов. Значительное большинство чертовски мало знало о том, что они делали. День назад они были рабами, зная, что они будут жить, только пока будут работать. А сейчас их погрузили на поезд, отправляющийся на восток, прямо в сердце бантагской империи. Если у них вообще было хоть какое-то ощущение об этом, они, несомненно, знали, что собирались умереть. Он видел страх и обреченность у многих, оторванных от оцепенелой жизни смертника, но все-таки жизни. Некоторые были охвачены огнем желания мести, сжимая выданные пистолеты так, что когда Ганс проезжал мимо, они заставили его понервничать. Достигнув передового паровоза, он ответил на воинское приветствие Сеету, одному из людей Кетсваны, который быстро продвинулся от сержанта, до командира этой боевой операции.