«Число членов нашей организации в настоящее время выражается цифрой десять. Оно очень колеблется, в зависимости от семестра.
В колонии имеется беспартийная организация «Землячество». При нем недурная читальня и небольшая библиотека. Группа, особенно в последнее время, когда количественно она почти удвоилась, оказывает свое влияние на читальню и библиотеку, входя почти целым составом своим в члены «Землячества», она проводит там свою линию...
Вечера обыкновенно устраивает «Землячество», и еще в прошлом году группе удавалось материально использовать эти вечера. В этом году этого не удалось; впрочем, 25 марок в пользу депутатов II Думы получили и передали бывшему здесь недавно одному из редакторов «Правды».
Эмигрантской кассы у нас нет. Если бывает проездом нуждающийся, ему оказывают поддержку, просто собирая необходимую ему сумму...
Рефераты посещаются сравнительно недурно, на какие темы ни читали, быть может, потому, что они редко здесь бывают... Группа просит извещать ее каждый раз о том или другом референте и об имеющихся в их распоряжении темах.
Как нам передали частным образом, вскоре отправляется с рефератом т. Ленин. Если Вам это известно, сообщите время и темы».
К рефератам публика в Маннгейме относилась строго. Сергей Александровский в своих письмах в Париж просил: «Тема желательна злободневная или литературная... Больше всего подходит «Искусство и социализм» — «Искусство и революция».
Не удалось установить, приезжал ли в Маннгейм Владимир Ильич, но Александра Михайловна Коллонтай и Анатолий Васильевич Луначарский там бывали. Когда секретарь маннгеймской группы настойчиво попросил прислать лектора-литератора, то в Париже решили послать Илью Эренбурга, которому тогда было двадцать лет. И вот ответ, отправленный из Маннгейма в Париж. Письмо от имени секретаря группы подписала «Лиза», видимо, партийная кличка большевички, которая была культоргом группы:
«Дорогой друг!
Ввиду того, что Эренбург мне и моим знакомым не известен, трудно надеяться на успех... Публика здесь уже собралась. Лектор с именем мог бы иметь успех».
Возможно, из Франции прислали обидчивое письмо, и «Лизе» пришлось писать в Париж:
«Дорогой друг!
Только что получила Ваше письмо. Спешу ответить Эренбургу и Луначарскому, пишу сегодня же, эти письма отправляю с письмом к вам».
В Маннгейм Илья Эренбург все же приехал. На нем были обтрепанные штаны с бахромой внизу, какая-то несуразная кофта. Был он бледен, худ и голоден. Маннгеймцы повели его в локаль, напоили пивом, накормили гуляшом и отправились в читальню. Эренбург читал свои стихи из недавно вышедшего сборника, потом выступил с лекцией, которую никто не понял. Маннгеймцы пустили шапку по кругу, собрали марки и пфенниги, купили железнодорожный билет и отправили Эренбурга в Париж.
В конце 1911 года маннгеймская колония после летних каникул выросла. Из России приехало много революционных эмигрантов. Александровский стал чаще устраивать рефераты. Приезжие рассказывали о положении в России, о национальном вопросе. Обязательной была тема: «Текущий момент». В эту формулировку входило все — жизнь партии, последние события в мире. А потом начинались нескончаемые диспуты.
Вести из России приходили все более тревожные. Вечером 4 апреля 1912 года газеты донесли в Маннгейм сообщения о событиях в далекой Сибири: на золотых приисках расстреляли сотни людей.
Русская колония собралась в читальне. Затем, не сговариваясь, отправились на берег Неккара. Сквозь темную листву сверкали огни города. Маннгеймцы стояли молча, думая о тех, кто был далеко, за тысячи верст. Кто-то вспомнил о клятве, данной Герценом и Огаревым на высокой круче у Москвы-реки. И они тихо повторили ее слова.
Так шли дни и недели, заполненные будничными делами, тревогой и болью за судьбу России, в которую они все стремились вернуться как можно скорее. Впереди была вся жизнь. И секретарь революционной группы, двадцатитрехлетний парень из Томска, все строил и строил планы на будущее. Он еще не знал тогда, что в его жизнь ворвется любовь. И она придаст ему еще больше сил для борьбы за дело, которому Сергей решил посвятить себя.
...Впервые он увидел ее в Вене, куда поехал во время каникул. Шел 1912 год. В Европе пахло гарью — уже гремела война на Балканах: прелюдия первой мировой войны. Однако Вена жила своей жизнью, заряженная, казалось, навеки музыкой Иоганна Штрауса. В оперном театре давали «Фауста». Она пела партию Маргариты. После каждой арии зал бушевал. Венцы в выражении своих чувств не стесняются. Колоратурное сопрано Маргариты стоило поклонения.