Во время антракта Сергей выбежал на площадь, чтобы купить цветы. Площадь была пуста. Дождь разогнал улыбчивых цветочниц. Он вернулся в зал, когда публика столпилась у оркестровой ямы и на сцену обрушился шквал роз.
Каникулы кончились, но он не уехал из Вены. Афиши сообщали, что «несравненная Маргарита» осталась в австрийской столице еще на неделю, будет петь в концерте партию Сусанны из «Свадьбы Фигаро», партии Царицы ночи из «Волшебной флейты» и Розины во вновь поставленной опере «Севильский цирюльник».
Из дешевой гостиницы пришлось съехать. Сергей заложил в ломбарде золотые часы, подарок деда, переехал в мансарду на окраине Вены, отказался от знаменитого венского шницеля, который доступен даже беднякам, и подсчитал, что денег хватит на жилье, цветы, две порции сосисок в день и на обратный путь до Маннгейма.
С трудом достал билет на «Севильского цирюльника», на галерку. А к концу спектакля все же сумел пробраться к сцене и, расталкивая темпераментных венцев, бросил к ее ногам букет роз. Она улыбнулась. Но ведь она улыбалась всем...
В последний день гастролей в Вене газеты сообщили, что певица подписала контракт с Берлинским оперным театром и уезжает туда на месяц.
Сергей возвратился в Маннгейм. Студенты из Русской секции уже начали съезжаться.
Товарищ, замещавший Сергея, сообщил, что из Мюнхена пришло предложение организовать диспут на тему: «Экономизм как препятствие на пути к нашим идеалам».
— Тебе, товарищ Сергей, поручено подготовить реферат на эту тему. Возможно, к нам приедут из Штутгартской секции РСДРП. Так что готовься.
— Очень сожалею, что не могу принять участия в диспуте. Я прошу тебя выступить с этим рефератом, а сам сделаю это в следующий раз. Я должен уехать.
— Куда?
— В Берлин.
— Зачем, что случилось? Поручение Заграничного бюро нашей партии?
— Нет.
— Так в чем же дело?
— Понимаешь... я влюбился.
— Что?
— Влюбился.
— А как же революция?..
— Революция и любовь совместимы. Любовь помогает революции.
— Извини, но это скороспелый вывод. Вопрос еще подлежит обсуждению... Пожалуй, на эту тему можно будет тоже как-нибудь подготовить реферат.
— Согласен, — ответил Сергей, — но это мы обсудим позже. А сейчас очень прошу: выступи вместо меня. Идет?
— Идет... но я не узнаю тебя, товарищ Сергей... Ты... и любовь...
На фронтоне Берлинского оперного театра на Унтер-ден-Линден висел аншлаг: билеты были распроданы за две недели до приезда певицы. Сергей нашел выход — нанялся рабочим сцены. Теперь можно было стоять у задника декораций и видеть ее то Виолеттой Валери в «Травиате», то Леонорой в «Трубадуре». Газеты сообщали о ее триумфальном успехе, не скупились на эпитеты: «несравненная», «звезда», «обворожительная».
Сергей жадно следил за ее успехами и понимал, что его мечты несбыточны, а надежды рушатся, как карточный домик. Кто он для нее? Бедный студент-эмигрант из чужой и неведомой ей страны.
Гастроли в Берлинской опере приближались к концу. Газеты уже писали, что «звезда оперы» уезжает в Лейпциг, ее партнером будет великий Энрико Карузо, лично пригласивший ее туда. Сообщали также, что певица училась в Лейпцигской консерватории у знаменитой Корелли, блестяще закончила ее класс, и оттуда пошла ее слава.
Накануне ее отъезда из Берлина, после того, как отгремели аплодисменты и она удалилась в свою артистическую уборную, чтобы снять грим, немного отдохнуть, затем тайно уехать, избегая восторженных поклонников, какая-то неведомая сила понесла Сергея к двери.
Он постучался, но ответ последовал не сразу. Наконец, послышалось мягкое:
— Herein![14]
Он не решился войти, несвойственная ему робость сковала его. Она сама открыла дверь и, увидев Сергея, слегка отпрянула, молча ожидая, что он скажет.
Растерянность, волнение — он сам потом не мог ответить себе, почему так сделал. Он обратился к ней по-русски:
— Извините мое вторжение.
Он пытался сказать что-то еще. По-немецки. Но язык не поворачивался, онемел. Сергей хотел уйти, бежать, но и этого не смог.
С возрастающим интересом, улыбаясь, певица смотрела на него. Спросила, не по-немецки, по-русски, с легким акцентом:
— Вы русский? Вы из России?
— Сибиряк я, — ответил Сергей. И, совершенно потеряв способность понимать, что происходит, спросил у нее: — А вы?
Семейный альбом Александровских открывает портрет смуглой женщины. Голова ее повязана платком — так делали в старину, да и теперь еще это можно видеть в южных деревнях и уцелевших цыганских таборах. У женщины задумчивый, почти суровый взгляд. Нос с горбинкой, скулы туго обтянуты кожей.