-- Всё, пора и честь знать. Пойду я.
-- Да куда торопиться, посиди ещё, - живо отозвалась Афидия.
-- Нет, гостям, как в той поговорке, два раза рады. Завтра вставать рано.
-- Я провожу тебя, - поднялся Либений.
Серебристый штандарт над преторскими воротами отбрасывал ядовито-красные лучи догоравшего заката. Либений спустился с крылечка, огляделся.
-- Эй, воин, - окликнул он часового. - Зайди в дом, помоги прибрать. Да поешь заодно... Я тут сам за тебя подежурю.
Бальвенций присел на холодную ступеньку, облокотился о колени.
-- Сыновей-то куда отправил?
-- Отпустил по крепости погулять. Пусть побегают, здесь спокойно.
Либений вздохнул полной грудью, расправил плечи. Хорошо вот так после сытного обеда постоять на свежем воздухе, отыскивая в небе заветную звезду, и помечтать. И что б обязательно сбылось...
-- Я Цезарю письмо написал, - сказал он вдруг. - Попросил перевести меня в легион. Хотя бы ещё раз в бой сходить!.. Как думаешь, разрешит?
Бальвенций пожал плечами.
-- Не знаю, Марк, может и разрешит. Ты уж два года по тылам...
-- Два года, - подтвердил Либений. - Как ранили тогда в бою с белгами, так тут и ошиваюсь. Устал... устал я без настоящего дела.
Он согнул больную ногу и поморщился. Рана затянулась и почти не болела, но хромота осталась. Из-за этой проклятой хромоты его сюда и перевели. Сначала командовал гарнизоном, потом, когда посёлок превратился в городок, а лагерь в крепость, назначили руководить обучением новобранцев. Как будто никого другого найти не могли.
Либений снова вздохнул и сказал:
-- Буду надеяться, что разрешит. Ты только жене ничего не говори. Пока. Не надо её расстраивать прежде времени, у неё на мою службу другие планы.
Каждый день в лагерь на Родане приходили новые люди. Раскинутая по всей стране сеть вербовочных пунктов работала исправно. Вербовщики, отслужившие свой срок ветераны, собирали молодёжь на городских площадях, на перекрёстках дорог, в деревенских трактирах и рассказывали, демонстрируя старые шрамы и боевые награды, о сытой и весёлой армейской жизни, о победоносных сражениях, о великих почестях, что оказывают полководцы своим солдатам. Их слушали и верили. Кто-то шел, прельстившись щедрыми обещаниями и романтикой армейской жизни, кто-то с детства мечтал о дальних странах и славных походах, а кто-то спасался от голодного, лишённого надежд будущего, от кредиторов, от закона. Шли совсем молодые - семнадцати-восемнадцатилетние, едва оторвавшиеся от родительской опеки, и более старшие, уже побитые жизнью. Брали всех, без разбора, лишь бы руки могли держать оружие, а ноги - топтать землю.
Перед зданием принципии, где принимали рекрутов, с утра выстраивалась длинная очередь. Заходили по одному, неуверенно топтались на пороге. Медик бегло осматривал новобранца и неизменно кивал: здоров. Толстый бенефициарий аккуратно записывал в учётную книгу очередное имя, выдавал кошель с подъёмными и тряс дряблыми щеками, поздравляя с зачислением в легион. Либений кратко объяснял новоиспечённому легионеру его обязанности и передавал дежурному центуриону.
Бальвенций иногда заходил в принципий, садился рядом с Либением и присматривался к проходившим чередой новобранцам. По лицам, по взгляду, по рукам, даже по имени иногда можно определить, чем человек занимался на гражданке, что привело его в армию.
-- Квинт Ацилий.
Неуклюжий, широкоплечий парень с походкой, словно только что отошёл от сохи. Ничего, изменить походку не трудно, а руки крепкие, меч удержат.
-- Децим Опилий.
Маменькин сынок. Смотрит смущённо, губы трясутся, сжался в комочек... Но раз пришёл, сумел перебороть собственную неуверенность, значит не всё ещё потеряно.
-- Авл Курсор.
Плутовской взгляд выдал с головой. Бальвенций перегнулся через стол, накрыл ладонью кошель.
-- Будешь воровать - руки отрежу!
Новобранец резво отпрянул, потом расправил плечи, вспомнил, где находится, ухмыльнулся; прищуренные глазки скользнули по золотому перстню, пробежали по ликам на фалерах. Ухмылка стала шире, взгляд наглее.
-- Эти деньги мне Цезарь дал.
Бальвенций сел на место. Воровать будет, служить тоже. Новобранец живо подобрал кошелёк, подбросил в руке, проверяя деньги на вес, и пошёл к выходу.
В бесконечных изматывающих тренировках пролетел месяц. Опали последние листья, покрыв землю толстым мягким ковром, - и лес стоял голый и некрасивый. По утрам от реки тянуло болезненной сыростью. Ватные шапки тумана накрывали причалы, бараки портовых рабочих, качающиеся на рейде баржи. Ослабевшее солнце лишь к полудню разгоняло мутную дымку, и порт вновь оживал. Вместе с ним оживал форум; но чувствовалась уже вялость в движениях, в разговорах: город потихоньку успокаивался, засыпал до весенних тёплых деньков, и только крепость жила прежней беспокойной жизнью.