Инерция инфраструктур общества, их оживленные будни составляют весомую часть рассеянного сознания: другая образует то, что изменилось, и особенно то, что модифицирует относительные рамки. С одной стороны, это действия режима, оперирующего пропагандой, распоряжениями, законами, арестами, насилием, террором, а также привлекательными и узнаваемыми предложениями, с другой — в реакции на это измененное восприятие и поведение со стороны не всегда приглашаемого, равно как и участвующего населения, пытающегося понять, что происходит. Антиеврейские мероприятия, такие как бойкот еврейских магазинов, происходившие в конце марта — начале апреля 1933 года, как известно, были очень противоречиво восприняты населением, как и многие антиеврейские меры позже. Но именно это, хотя и может показаться на первый взгляд парадоксальным, стало его интегрирующим моментом: так как и национал-социалистическое общество имеет еще достаточно социального пространства, в котором среди себе подобных можно говорить «за» и «против» в отношении различных мер и акций [60]. Социальный функциональный модус современной диктатуры, такой как национал-социализм, не осознается, если считают, что он интегрировал свое население через однородность. На самом деле имеет место обратное: он интегрирует через поддержание разницы, так что и те, кто против режима, критически относятся к политике по отношению к евреям, внутренне настроены социал-демократически или еще как-то, имеют свое социальное место, на котором они могут обменяться и найти мыслящих себе подобно. Этот функциональный модус находится везде, вплоть до айнзац-групп и батальонов резервной полиции, которые вовсе не состоят из равнодушных тупых исполнителей, а из думающих людей, говорящих друг с другом о том, что делают, и о том, кого они относят к плохим или к хорошим [61]. Социальный модус каждого уровня, каждого предприятия, каждого университета состоит в разнообразности, а не в гомогенности — везде находятся подгруппы, проводящие границы между собой и другими. Это не разрушает целостности социального агрегата, это является его основой.
Даже когда нацистский режим аннулировал свободу прессы, установил цензуру и его медийная, в высшей степени современная, пропаганда создала соответствующую системе общественную сферу, которая, естественно, не прошла бесследно для взглядов каждого в отдельности, было бы непониманием считать, что таким образом было покончено с плюрализмом мнений и дискуссиями.
«Из более чем двух десятилетий исследований по социальной истории и истории менталитета национал-социалистической диктатуры, «народному мнению» того времени мы знаем, — пишет Петер Лонгерих, — что население Германского рейха с 1933 по 1945 год не жило в состоянии тоталитарной униформности, а имело широкое распространение недовольства, изменчивые мнения и различные образы поведения. И все же особой характеристикой немецкого общества при нацистском режиме было то, что такие проявления противоречия, прежде всего в частной, особенно в полуобщественной сфере (то есть в кругу друзей, коллег, застольных бесед, ограниченном непосредственным соседством), имели место соответственно внутри все еще существовавших структур традиционной социальной среды, которые смогли укрепиться вопреки национал-социалистическому народному сообществу, то есть внутри церковных общин, среди деревенских соседей, в кругах консервативной элиты, в кругах бюргерского общения, в не разрушенных остаточных структурах социалистической среды» [62]. В то время как многое в повседневной жизни остается прежним и при диктатуре и как бы образует поверхность пользователя общественного функционирования, одновременно политически и культурно резко изменяется.