Глубокий раскол, поделивший за двенадцать лет с 1933 по 1945 год национал-социалистическое общество на большинство принадлежащих и меньшинство исключенных, преследовал не только обоснованную с расово-теоретической и политико-силовой точки зрения цель, но и был одновременно средством особой формы общественной интеграции. Во многих новых исторических работах история Третьего рейха рассматривается с точки зрения социальной дифференциации: Зауль Фридлендер уделил внимание в особой мере антиеврейской практике, преследованию и уничтожению [63], Михаэль Вильдт — применявшемуся особенно в формативной фазе Третьего рейха насилию как средству обобществления [64]. Петер Лонгерих пришел к выводу, что вытеснение и уничтожение евреев ни в коем случае не представляло собой странную бессмысленную составную часть национал-социалистической поли-тики, а было ее центром: «очищение от евреев» немецкого общества (и других частей Европы) было «инструментом для постепенного проникновения в отдельные сферы жизни» [65]. Именно по нему осуществляется переформатирование морального стандарта, явное изменение в том, что в обиходе люди принимают за «нормальное» и «ненормальное», за «доброе» и «злое», за приемлемое и возмутительное. Национал-социалистическое общество не стало аморальным и не сразу приступило к массовым убийствам, как это часто считают, в результате морального упадка. Скорее они стали результатом удивительно быстрого и глубокого основания «национал-социалистической» морали, определившей народ и народное сообщество как исходные величины морального поступка, и учредило другие ценности и нормы социального, отличные от действовавших ранее [66]. К этому моральному канону причислялись не ценности равенства, а ценности неравенства, не ценность индивидуума, а биологически определенного «народа», не универсальная, а частная солидарность. Так, чтобы назвать один пример национал-социалистической морали: только при национал-социализме преступление, заключающееся в неоказании помощи, было наказуемо и считалось таковым только внутри национал-социалистического народного сообщества, а неоказание помощи преследуемым евреям преступлением не считалось [67]. Такая частная мораль характеризует национал- социалистический проект в целом, так же как и фантастический европейский порядок и даже мировое господство под свастикой, конечно же, замышлялись как радикально неравный мир, в котором представители различных рас должны были наделяться разными правами.
Хотя Третий рейх во многих отношениях был современным обществом XX века и народная забота о традициях — скорее повтором фольклора, чем центральным интегрирующим элементом, национал-социалистический проект получил свою политическую и психосоциальную пробивную силу из общественного превращения утверждения, что люди радикально и непреодолимо неравны. Оно не было национал-социалистическим изобретением, оно в XIX веке перекочевало из биологии в политическую теорию и в XX веке получило применение в разных местах, как, например, в законодательстве о стерилизации или евгенике и эвтаназии [68]. Но только в Германии расовая теория стала политической программой — наряду с коммунизмом, впрочем, единственной, обоснованной научно: «национал-социализм — не что иное, как примененная на практике биология», — как это сформулировал Рудольф Гесс [69].
Социальная практика Третьего рейха с самого начала все же состояла в следующем: отдельными акциями сделать темой негативный «еврейский вопрос» и позитивным — «народное сообщество», и затем эту тему постоянно делать предметом действия путем антиеврейских мер, распоряжений, законов, грабежа, депортаций и т. д. Зауль Фридлендер точно представил функциональный модус формации национал-социалистического общества формулой «репрессия и инновация». Но поскольку многое в обществе одновременно оставалось привычным, необходимо заметить, что для граждан Германии не- евреев инновация и репрессия были лишь частью, и часто не самой важной для определения их жизненного мира. Следовательно, чересполосица состоит из непрерывности, репрессии и инновации. В целом национал-социалистический проект необходимо рассматривать как высокоинтегративный общественный процесс, начавшийся в январе 1933 года и завершившийся в мае 1945 года окончательным поражением. При этом в различных интенсивных подвижках осуществлявшиеся вытеснение, исключение и ограбление не принадлежащих играли решающую роль, потому что она шла с многочисленными очевидными символическими и материальными повышениями ценности группы принадлежащих. Из этого национал-социалистический проект черпал свою психосоциальную привлекательность и пробивную силу. Непосредственно после 30 января 1933 года началась чудовищная ускоренная практика вытеснения коммунистов, социал-демократов, профсоюзов и прежде всего — евреев, а именно — без соответствующего сопротивления большинства населения, хотя некоторые воротили нос от «черни СА и наци» или считали начавшийся каскад антиеврейских мероприятий грубым, неслыханным, чрезмерным или просто негуманным. Клубок мероприятий включал в список, например, запрещение евреям в Кёльне использовать городские спортивные сооружения (март 1933 года), исключение боксеров-евреев из немецкого боксерского объединения, еврейских имен из телефонных книг (апрель 1933 года) или запрещение евреям снимать ярмарочные павильоны (май 1933 года) [70].