Более надежные заключения о политической позиции в любом случае требовали более четких формулировок, вроде: «твердый национал-социалист, основавший на этом свое солдатское служение» (Людвиг Хайльманн), или «он солдат и национал-социалист до мозга костей, выдающимся образом, приме-ром и словом распространяет богатство национал-социалистических идей» (Готхард Франц) [133].
Политическая позиция на практике никогда не получала того значения, которого желал Гитлер для создания «нового» национал-социалистического солдата. Почти как заклинание постоянно повторялось требование национал- социалистической организации войск, сплава политических и военных ценностей, и тем интенсивнее, чем ближе надвигался конец войны. Это представление ни в коем случае не ограничивалось политическим руководством, Так, командир 529-го гренадерского полка Рудольф Хюбнер писал в мае 1943 года: «Идеальной целью является гордый, сознающий кровь и честь, жесткий, решительный, лучшим образом подготовленный по всем военным дисциплинам штурмовой солдат, который в подлинно германской верности почитает своего фюрера и верховного главнокомандующего, который живет в мире Адольфа Гитлера и находящий смысл своего существования и последнее поощрение в глубоко прочувствованном германском жертвенном смысле ради германско- немецкого народа» [134].
В национал-социалистической пропаганде образ национал-социалистического героического бойца, естественно, особо выделялся. «Сражающийся здесь немецкий солдат вырастает над самим собой и борется так, как приказал фюрер: в фанатичной борьбе до последнего человека» [135], писала «Дойче альгемайне цайтунг» 16 января 1942 года. А десятью месяцами позже говорилось: «Человек на фронте — не только солдат, постоянно обращающий на себя внимание своими мужественными добродетелями, он — умом и сердцем является политическим борцом в новой Европе» [136]. И чем дольше длилась война, тем больше взывалось к политическому: «Как ни в одном из прежних поколений немецких солдат, в современном немецком солдате политическое слилось воедино с военным» [137]. Официальные сводки Вермахта все же вопреки этому имели другой почерк. Еще в 1944 году подвиги солдат описывались определениями директив 1943 года. Речь шла об «особой храбрости», «стойкости», «образцовой твердости», «лихости», «непоколебимом боевом духе», «молодецкой атаке», «ожесточенном рукопашном бое», «упорной выдержке в зачастую почти безысходной обстановке» [138]. И хотя Гитлер в своих директивах на ведение войны постоянно писал о «фанатичной воле к победе», о «священной ненависти» по отношению к врагу и о «беспощадной борьбе» [139], ничего из этого в сводках Вермахта почти не находится. Здесь толкуется граница определенно национал-социалистического переформирования военной относительной рамки.
Установка на классические добродетели военного канона была ясна также и орденской культуре, в которой, с одной стороны, существовала привязка к старым традиционным линиям, а с другой — к выделению особой храбрости шли новым путем. Для размежевания с кайзеровской империей офицер и солдат во времена Третьего рейха должны были сплотиться в единое боевое сообщество. Это подчеркивалось тем, что все военнослужащие, независимо от их звания, могли быть награждены одинаковыми орденами и знаками отличия. Во время Первой мировой войны высший прусский орден «Pour le Merite» был предусмотрен исключительно для награждения офицеров, а на практике вручался прежде всего полководцам. Поэтому из 533 награжденных им офицеров сухопутных войск было всего одиннадцать командиров рот и два командира взвода и ударного подразделения, среди которых был молодой лейтенант Эрнст Юнгер [140]. Учреждением Железного креста 1 сентября 1939 года Гит-лер сознательно выступил за традицию важнейшего прусского ордена храбрости, учрежденного впервые в 1813 году, а затем повторно в 1870 и в 1914 годах. Железные кресты Первой мировой войны можно было, как и прежде, носить на повседневной форме — самым известным примером был сам Гитлер, с гордостью носивший Железный крест I класса, а по повторной шпанге к Железному кресту каждый мог видеть, что их обладатель был награжден орденом в обеих войнах. Теперь впервые Железный крест стал имперским орденом, а не только прусским. Его вручали в нескольких классах (второго, первого классов, Рыцарский крест, Большой крест [141]), причем Рыцарский крест не имел предшественников во время Первой мировой войны и стал эквивалентом кайзеровского «Pour le Merite», традиция которого не возобновлялась. Рыцарский крест в орденском деле не был новинкой, правда, Рыцарского, Железного креста до сих пор не существовало. Рыцарский крест и три его более высокие степени (Дубовые листья, Мечи и Бриллианты), введенные во время войны, должны были вручаться за выдающиеся заслуги в управлении войсками, а также за особую храбрость при совершении подвигов, решивших исход боя. При этом особо ценилось «собственное самостоятельное решение, выдающаяся личная храбрость и выдающиеся успехи в ведении боевых действий в крупных масштабах» [142]. Взгляд на практику награждения показывает: акцент на храбрость был не пустыми словами. Из 4505 Рыцарских крестов, которыми были награждены военнослужащие сухопутных войск, 210 были вручены рядовым, 880 — унтер-офицерам, 1862 — младшим офицерам, 1553 — старшим офицерам и генералам [143]. Командиры взводов, рот и батальонов, в отличие от «Pour le Merite» Первой мировой войны, составили, таким образом, самую большую группу орденоносцев; число награждений рядовых составило все же пять процентов. 2124 ордена было вручено только пехотинцам различных званий и только 82 — офицерам, занимавшим высокие командные должности. К этой системе подходили также требования статута для четвертой и высшей степени Рыцарского креста — Золотых Дубовых листьев. Ею должны были наградить только двенадцать заслуженных одиночных бойцов. Фактически было только одно награждение — пилота пикирующего бомбардировщика Ханса-Ульриха Руделя.