КЮСТЕР: Норвич — это завод по производству запчастей для самолетов.
БИБЕР: Так это вы его должны были бомбить?
КЮСТЕР: Да-да. Мы уже подлетали, когда начался дождь. Дальше 200 метров ничего не видно. Как раз вышли над Норвичем, главный вокзал, но было уже поздно. Нам надо было чуть раньше уйти немного влево. Тогда нам пришлось заложить очень крутой вираж, почти на 80–95 градусов. Смысла в этом не было, потому что они уже все знали. Мы полетели прямо, и пер-вое, что мы увидели, был такой странный фабричный корпус. Я сбросил бомбы. Первая попала в корпус — остальные на территорию завода. Это было часов в восемь утра или в половине девятого.
БИБЕР: А почему вы не отбомбились по вокзалу?
КЮСТЕР: Вокзал мы увидели слишком поздно. Мы подошли с востока, а вокзал находится как раз на окраине города. (…) Потом мы обстреляли город, знаешь, по всему, что шевелилось, по коровам и лошадям, дерьмо, мы стреляли по трамваю, по всему. Было здорово. Никаких зениток, ничего там не было.
БИБЕР: А что, вам объявляли цель накануне днем?
КЮСТЕР: Вообще-то заранее ничего не сообщалось. Тогда каждый разрабатывал такие вещи, например, цели для беспокоящих атак и тому подобное. Каждый по своему интересу что-то разрабатывал, то, что ему больше нравилось. Это передавали экипажу. И, когда говорилось, в таком-то и таком-то районе погода благоприятная, тогда у каждого экипажа спрашивали: «У вас есть какая-нибудь особая цель?» [173]
Заметим, что слушатель — унтер-офицер Бибер — работающий на английскую спецслужбу шпион из немцев, здесь исключительно с точки зрения специалистов интересуется деталями налетов, о которых ему рассказывает бортстрелок бомбардировщика обер-ефрейтор Кюстер в январе 1943 года. О многом, что стоило бы спросить с точки зрения гражданского человека, речь здесь вообще не идет. Почему не бомбили вокзал? Когда определяли цель? Это вопросы, характерные для диалога летчиков. Поэтому появляются общие для собеседников короткие истории, вращающиеся чаще всего вокруг трех аспектов: акции, ее проведения и удовольствия, которое от нее было получено. Почему необходимо было совершать налеты, как их можно было обосновать с моральной или правовой точки зрения — все это не играет в разговоре никакой роли. Резко изменяющиеся оперативно-стратегические рамки воздушной войны тоже летчиками не обсуждаются. Очевидно, с точки зрения военнослужащих Люфтваффе никакой разницы между налетом на узком в военном смысле военную цель и террористическим налетом на мирное население или бомбардировкой партизан не было.
ВИНКЛЕР: Наши внизу возились с партизанами, то есть ты себе это даже представить не можешь… Торпедоносцев вдруг переучили на бомбардировщиков, на Ju 88 с пике. Великолепно. Но это не расценивалось как боевой вылет на территорию противника.
ВУНШ: И даже не как фронтовой вылет?
ВИНКЛЕР: Нет, это была только проделка. Десятикилограммовые осколочные бомбы, бросаешь на все, что внизу. Вылет — 15 минут, и целый день, с утра до вечера. Взлет — пике — все крошишь в салат, это было приятно.
ВУШН: Никакой обороны?
ВИНКЛЕР: Не скажи. У мужиков там были зенитки. […] У командира были 50-килограммовые бомбы. Командир взлетал первым, быстро осматривался: «Ага, вон стоит дом, а рядом — пара грузовиков». Он сам — пилот, жжик, старикан 88-й пикирует под 80 градусов, короткое нажатие на кнопку, крутой вираж, и домой. На следующий день войска СС и казаки захватили пленных — там у нас была казачья часть — и парашютистов они тоже сбрасывали туда наверх… все черное — полным-полно партизан… каждую ночь трещали пистолеты-пулеметы. Ну, значит, они захватили пленных, и как ты думаешь, кого накрыл командир? Целый штаб с высшими офицерами, включая английского генерала, которого как раз за пару дней до этого сбросили с парашютом [174].
Здесь ясно видно, что происходящее насилие воспринимается по-спортивному. Винклер говорит о «проделке» — сбрасывание осколочных бомб на «партизан» в Веркорсе в июле 1944 года доставляло ему удовольствие. После трудных и связанных с очень большими потерями вылетов против кораблей союзников в Средиземном море такие полеты, очевидно, представлялись ему приятным развлечением. И, наконец, он мог снова говорить об успехах, об успехах и о том, что было заметно. Поэтому британский штаб, который командир уничтожил скорее всего случайно, особенно стоило упомянуть. Разговоры та-кого рода проходят в атмосфере полного согласия, так же как и приведенный ниже, состоявшийся в апреле 1941 года:
ПЕТРИ: Вы летали на Англию днем?
АНГЕРМЮЛЛЕР: Да, на Лондон, на высоте 30 метров, в воскресенье. Было очень ветрено, и аэростаты были спущены [175]. Я был единственным. Мои бомбы полетели на вокзал. Я на него заходил три раза. Потом — обратно через всю Англию и подбил один самолет в Фельтоне. И еще обстреливал из пулеметов бараки в Олдершоте. После этого в газете писали: «Немецкий рейдер расстреливает улицы». Моему экипажу это нравилось, и он стрелял во все вокруг себя.