Такой война виделась сверху, с точки зрения экипажей бомбардировщиков и особенно истребителей. Это совсем не такой вид войны, как снизу, где производились разрушения, где убегали, спасались и умирали. Но и потери среди летчиков были высоки: только с 1 августа 1940-го до 31 марта 1941 года их погибло более 1700 [182], но как раз это придавало вылетам спортивный характер, а разрушениям — эстетические переживания: риск, главным образом, тоже относился к этому. И если вообще были шансы выжить, то благодаря особой ловкости и умению управлять самолетом.
В Хюте внизу находится аэродром, он у берега, но самолетов на нем нет. В воскресенье в 10 часов утра обер-лейтенант сказал мне: «Иди сюда, мы про-ведем специальную операцию». Мы прицепили по две 250-килограммовые бомбы каждый и полетели. Там наверху был небольшой туман, дерьмо такое, летим дальше, выходим на цель, там был аэродром. Вдруг показалось солнце, стало просто чудесно. И в казармах сидели солдаты, все на улице, на балконах. Мы — на них, раз, и казармы взлетели на воздух, бойцов разнесло по окрестностям. (Смешок.) И в конце там был большой барак. Дай вспомнить, да, я думаю, там перед ним еще был большой дом: все это разнесло вокруг, куры разлетелись, барак загорелся, дорогой мой, я тогда, кажется, даже рассмеялся [183].
В другом разговоре приводится еще один элемент эстетики наглядности и разрушения: автоматическая киносъемка боевых действий. Известно документирование разрушения одной из целей с помощью оптики стрелка во время второй иракской войны, при котором атака на бункер в определенной мере «живо» показана в новостях через оптику выпущенной ракеты. Но уже во время Второй мировой войны применялось «единство камеры и оружия» (по выражению Герхарда Пауля): сначала камеры монтировали на несущих плоскостях истребителей, позднее узкоформатные камеры монтировали на бортовом вооружении, так что пилот мог сразу же задокументировать победу, а пресса получала любопытные снимки для публикации. В еженедельных киножурналах показывали воздушные бои так, как их видели пилоты и бортстрелки, при этом особенно нравились публике картины атак, снятые через оптическое оборудование пикирующих бомбардировщиков [184].
КОХОН: Сейчас на самолетах под пушкой устанавливается автоматическая ка-мера, и каждый раз, когда производится выстрел, после него камера сразу же делает съемку.
ФИШЕР: А я, кроме того, установил обычную камеру.
КОХОН: Когда ты нажимаешь, аппарат снимает, и ты знаешь, попал или не попал.
ФИШЕР: У нас теперь еще снаружи на плоскостях, там, где раньше еще были пушки, там у нас три камеры. Как-то раз я две секунды жал на гашетку, и «Спитфайр» просто разлетелся на части. Правая плоскость у меня вся была залита маслом от «Спитфайра». Вот так! [185]
Удовольствие
Как уже говорилось, удовольствие от успешных атак в разговорах военнослужащих ВВС играет важную роль. Не только потому, что они могут уверить друг друга, насколько виртуозно обращаются с самолетом, «мельницей», и на-сколько превосходят противника, которого сбивают, — «удовольствие» и коммуникативно обладает большим весом, так как оно является тем, что историю превращает в хорошую историю. Она должна быть захватывающей, осмысленной по своему внутреннему построению, воспроизводимой и остроумной, так, чтобы общий смех снова подтверждал, что собеседники принадлежат одному миру, в котором победы и удовольствие идут рука об руку. Жертвы в вы-разительном смысле в этих историях об удовольствии не встречаются: они представляются только как цели, все равно, идет ли при этом речь о кораблях, самолетах, домах, велосипедистах, посетителях праздника, железнодорожных или корабельных пассажирах или женщинах с детскими колясками. Следующие истории о воздушной войне против Англии 1940–1944 годов в комментариях не нуждаются: