Возможно, это стало для нас удачей. Потому что она посвятила себя освобождению Мургена. И со временем добилась своего, И освободила меня, мою жену и большинство Плененных. Но Сари выросла, изменилась и состарилась больше, чем на эти пятнадцать лет. И их сын вырос. И даже сейчас, через четыре года после нашего воскрешения, Мурген все еще не до конца приспособился к такому положению дел.
– А ты просто живи, – посоветовал я. – Благословляй Одноглазого. Выбрось лишнее из головы.
Живи настоящим. И не волнуйся о будущем. Я сам так живу. – В единицах жизненного опыта моей жене стукнуло уже несколько столетий еще до моего рождения. – Тебе ведь удалось побыть призраком, навещать ее и делить с ней жизнь, пусть даже ты не мог ее коснуться. – А я живу с десятью тысячами призраков из прошлого моей жены, и мы с ней говорили лишь о нескольких из всей этой толпы. Она попросту не желает обсуждать былое.
Мурген хмыкнул, буркнул что-то про Одноглазого. Ему было трудно меня понять, хоть я и пытался выговаривать слова с особой четкостью.
– Ты никогда не был любителем выпить, верно, Капитан? – спросил Мурген.
– Нет. Но я всегда был хорошим солдатом. И всегда делал то, что следовало делать.
– Понял.
Мы, само собой, сидели на природе, наблюдая за падающими звездами и кострами, обозначавшими вражеский лагерь. Что-то этих костров чертовски много. Куда больше, чем следовало бы по данным разведки. Какой-то гений-генерал играл с нами в военные хитрости.
– Они не нападут, – сказал Мурген. – Они так и будут там сидеть. Все это лишь показуха для Девятки.
Я благословил Одноглазого и осушил очередную чашку, а потом задумался, чьи предположения повторяет Мурген – жены или сына? Склонил голову набок, чтобы левый глаз лучше видел. У меня паршивое ночное зрение, даже когда я трезв.
– Думаю, ты даже не представляешь, как им там всем сейчас страшно, – сказал Мурген. – Парень каждую ночь нагоняет на них ужас. И хоть он не тронул и волоска у них на головах, но они ведь не тупицы. Они поняли намек.
Если у вас по лагерю бродят Ночные Гончие, угощаются из ваших котлов или мочатся в них, а десятки ночных существ поменьше выдирают колышки палаток, что-то поджигают и лямзят у вас сапоги и дорогие сердцу вещицы, то у вас точно начнутся проблемы с боевым духом солдат. Они попросту не поверят словам, которыми вы станете их успокаивать, будь вы хоть семи пядей во лбу.
– Но суть в том, что если начальство скажет – войне быть, то они нападут. – Уж я-то знаю. Я с Отрядом почти всю жизнь. И видел, как люди сражаются в невероятно тяжелых условиях. Но, признаюсь, видел и то, как люди поддаются страху, даже когда условия выглядят идеальными. – За Одноглазого. Он был клеем, который скрепляет нас воедино.
– За Одноглазого. А ты знаешь, что четвертый батальон сегодня уходит?
– Куда?
– На равнину. Возможно, как раз сейчас.
– Суврин еще никак не мог успеть и подготовить врата.
Мурген пожал плечами:
– Я лишь пересказываю, что слышал. Сари сказала это Тобо. А сама она узнала от Дремы.
И опять летописца не подключили к планированию и принятию решений. Летописец раздражен. В прежней жизни он приобрел богатый опыт планирования кампаний и управления большими группами расколотых на фракции людей. Летописец еще может внести свой вклад.
И в наступивший момент просветления я понял, почему летописца отодвинули в сторону. Из-за той твари, что убила Одноглазого. Ее наказание для Дремы неважно. Она не желает тратить на это время и ресурсы. Особенно время, которое понадобится на споры со мной и теми, кто думает так же.
– Может, не нужно мне мстить за Одноглазого? – пробормотал я.
Мурген не возражал против смены темы. Во всяком случае, он стал внимательнее прислушиваться к собственной душе и сказал:
– Да о чем ты говоришь? Это должно быть сделано.
Значит, он со мной согласен. Мне пришло в голову, что он знает Одноглазого дольше любого из нас, за исключением меня. Я все еще считал его новичком, потому что он стал едва ли не последним из тех, кто присоединился к нам, когда мы были на службе у Госпожи – в том, другом мире, так далеко и так давно, что иногда я просто воском расплывался от тоски по тем скверным старым временам.
– Ну, еще разок за Одноглазого. И я хочу знать, когда мы начнем ворошить добрые старые деньки.
– Они там, Капитан. Здесь и там. Они просто не показываются на глаза.
Я вспомнил парочку историй. Но они лишь подтолкнули меня к размышлениям о том, что могло бы случиться. И о Бубу. А когда я смешиваю крепкое пойло с мыслями о своей дочери, у меня всякий раз наворачиваются слезы на глаза. И чем старше я становлюсь, тем чаще такое происходит.
– Не знаешь случайно, какая у Дремы стратегия? – спросил я. Какая-то у нее наверняка есть. Полагаю, что схемы и планирование – ее родная стихия. Родная настолько, что она превзошла в этом Радишу и сестричку моей жены.
– Понятия не имею. Я куда больше знал о происходящем, когда был призраком.
– Ты больше не выходишь из тела?
– Я излечился. Во всяком случае, в этом мире. По-моему, зря. Слабая связь его духа с телом годами была самым мощным оружием Отряда. Что мы станем делать, если больше не сумеем видеть то, что происходит там, где нас нет?
К хорошему так быстро привыкаешь.
В темноте что-то заверещало. Сперва мне показалось, что меня кто-то дразнит, но тут во мрак над долиной рванулся огромный огненный шар. А невидимое существо потешалось над солдатами на той стороне.
– Кувшин пуст, – проворчал я, откидываясь назад и вытряхивая в рот последние капли. – Схожу посмотрю, не отыщется ли еще один там, где мы нашли этот.
19. Сияющий камень. Уйти украдкой
Дой слегка кивнул, когда мы с Госпожой прошли миме его дома. Обернувшись минуту спустя, я увидел, что он стоит посреди улицы вместе с несколькими воинами нюень бао. У Доя был его меч, Бледный Жезл. В дальнем конце улицы вышагивал куда-то Тай Дэй, шурин и телохранитель Мургена. Он тоже был вооружен. Если он отправился в путь, то и Мурген вскоре отправится.
Я настороженно приглядывался к тому, что творится сзади. Дело должно быть сделано, пока о нем не узнала Дрема. И пока не издала запрещающий приказ. Прямого запрета я ослушаться не смогу.
Сейчас она и Сари находились в долине. Тран Ху Нанг пришел туда под белым флагом на переговоры. По моим предчувствиям, он решил объявить, что Шеренга Девяти решила примириться с реальностью. Они никогда такое не признают, но их армия потерпела поражение, даже не выступив на поле битвы. Она попросту испарялась. Солдаты не желали терпеть назойливое внимание Неизвестных Теней.
Все это было весьма забавно – если только ты не один из Девяти, которому нужно сохранишь репутацию Шеренги, или не ворона, что надеялась чуток подкормиться. Забавно, но очень кстати. Я уже устал ждать шанса ускользнуть. Желание рассчитаться с монстром Бовок стало очень сильным, хоть я и хорошо его скрывал. Есть у меня и несколько других навязчивых идей, которые я не выставляю напоказ.
Официально Одиннадцатый батальон сменял своих предшественников на охране врат. Реально же Одиннадцатый сразу после полуночи пройдет через врата и направится к крепости в центре равнины. Моя же команда пройдет через врата намного раньше и быстро двинется вперед, не оставив Дреме никакой надежды вернуть нас. А Тобо прикроет наши следы.
Я подал знак, надеясь, что его заметят и передадут по цепочке. Нам следовало двигаться быстрее. Дрема – ведьмочка изобретательная. И если имеется какой-то способ помешать моим планам, то она уже могла о нем догадаться.
Похоже, в том, что касалось вопроса о судьбе Бовок, она оказалась в одиночестве. У Одноглазого после смерти оказалось гораздо больше друзей, чем при жизни.
Тобо ждал нас у врат, хотя ему полагалось присматривать за матерью и Капитаном. Но я еще не успел ничего ему сказать, как он затараторил: