— Дрянь вы ананасная, а не кочегары! Кухарки могли бы здесь справиться лучше, чем вы!
Большая голова его покачивалась на длинной и тонкой шее, как на столбе, и казалось, что вот-вот она оторвется совсем.
Домбер повертывался к нему и мрачно заявлял:
— Совершенно нет тяги, господин механик.
— Надо чаще подрезать, чаще шуровать в топках!
— Все делаем, господин механик!
— Неправда! Только бездельничаете здесь!
— Покажите нам, как можно лучше работать.
Дальше Домбер и Сольма, теряя терпение, начинали бунтарски возражать. Они хлопали дверцами топок и угрожающе размахивали ломом и гребком. Поднимался бестолковый шум.
— Вас, разбойников, нужно в кандалы заковать! — выкрикивал второй механик и с руганью вылетал из кочегарки.
Опять для Лутатини наступило время жестоких мук. Если привычные кочегары уставали, то с ним творилось что-то невероятное: он быстро начал худеть, слабнуть, теряя силы с каждой вахтой. Озлобляясь, он доходил до того, что оправдывал отъявленную ругань кочегаров: здесь, в этом раскаленном плавучем аду, не только они, но и сами ангелы могли бы взбеситься. И сейчас же пугался своих кощунственных мыслей. Чье проклятие он носит в себе?
Температура в кочегарке приближалась к шестидесяти градусам.
Лутатини уныло обращался к старшему кочегару:
— Когда же прохладнее будет?
Домбер угрюмо отвечал:
— Пустяки. Поменьше обращайте внимания на градусник и больше работайте. Помните одно; есть люди, которые хуже нашего живут. Безработные смотрят на нас с завистью.
Лутатини безнадежно поник головою.
А на верхней палубе не переставал издеваться над ним рулевой Карнер. Он постоянно преследовал его, как гончий пес зайца. Казалось, что он задался исключительной целью — при всяком удобном случае ужалить, уязвить Лутатини как можно больнее.
— Духовенство нас пугает чертями. А черти эти — пустое воображение, и вреда от них — ровно никакого. Я исколесил все моря, всю нашу землю и ни одного человека не встречал, кто бы пострадал от поповского черта. А есть на земле действительные дьяволы. О них духовенство почему-то молчит. Вот от этих дьяволов и страдает человечество. Что вы скажете на это, сеньор Лутатини?
— Я хотел бы, чтобы вы раз навсегда оставили меня в покое, — досадливо отмахивался Лутатини.
К неугомонному Карнеру, чтобы сильнее подзадорить его, обращались другие матросы:
— Это кто же, по-твоему, действительные дьяволы?
Чахоточный Карнер воспламенялся, как порох. Бледные губы его дрожали, глаза наливались гневом.
— Кто действительные дьяволы? Это — содержатели кабаков и домов терпимости, хозяева фабрик и заводов, духовенство всех религий. Это они, сами обогащаясь, заставляют людей умирать с голоду, это они устроили мировую бойню. Эти дьяволы самого сеньора Лутатини загнали в преисподнюю. Пусть он попробует вырваться…
Матросы заражались ненавистью Карнера, и на власть и богачей сыпались проклятия и угрозы:
— Подожди — обломаем им рога!
— Сделаем их комолыми!
— В России уже свергли этих дьяволов с теплых мест!
При этом часто присутствовал Прелат. Его жирное тело колыхалось от хохота, и он захлебывался табачной жижей. Если Карнер причинял боль, как острые шипы терновника, то старший повар вызывал отвращение, как падаль.
После таких разговоров Лутатини чувствовал себя отравленным. Он нигде не находил себе покоя. Ночью, лежа на жестком матраце, усталый, он мысленно обращался к богу, к мадонне, ко всем святым. Но и в молитвах не находил себе облегчения. И гасла вера, как забытый в поле костер.
Наступил день, когда «Орион» пересек экватор. Полоса затишья и жары передвинулась в северное полушарие. В кочегарке с утра термометр показывал шестьдесят градусов. Синий столбик спирта все поднимался. Мрачное помещение с багровыми отсветами превратилось в пекло. Ни к чему нельзя было прикоснуться голыми руками — все обжигало: и переборки, и резаки, и гребки. Даже привычные кочегары задыхались и, сверкая белками воспаленных глаз, ловили воздух открытым ртом. Пили кипяченую воду, разбавленную овсяной мукой. Такое пойло будто бы лучше утоляло жажду.