Из камбуза выглянул Прелат в белом колпаке и добродушно заговорил:
— Вы все ходите, сеньор Лутатини, а я уже успел на двух жениться. Если угодно, могу уступить для вас койку. Рекомендую мулаточку взять: насчет темперамента — очень горячие бабенки…
Рыхлое лицо его лоснилось от пота, глаза устало щурились, как у сытого кота.
— Отстань, блудливая тварь! — крикнул Лутатини.
Прелат обдал его самодовольным хохотом.
— Ему добра желают, а он сердится. Чудило церковное!
На судно явился новый угольщик, нанятый капитаном. Это был пожилой малаец, худой и нескладный, прихрамывающий на правую ногу. С большим потертым чемоданом он направился прямо в кубрик, где ему указали кочегары на пустую койку. Он спросил:
— А тот, кто раньше был здесь, сбежал, что ли?
Домбер ответил угрюмо:
— Да, сбежал. Теперь ему не нужно больше на вахту выходить.
— Понимаю… — буркнул малаец и прекратил расспросы.
Весь правый борт судна был очищен от ракушек. Негры настолько устали, что едва влезли на палубу. Закусили, поточили свои скребки, отдохнули. Предстояло повозиться с левым бортом. По команде белого подрядчика они прямо с палубы бултыхнулись в море.
Вечером, когда на судне никого из посторонних людей уже не осталось, Лутатини отозвал от других рулевого Гимбо и рассказал ему о случае с письмом. Старик, выслушав, укоризненно покачал головой:
— Эх, сеньор Лутатини, ничего вы не знаете, как в таких случаях поступать! Вы хоть бы со мною посоветовались. Ну, как можно вручать письмо какай-то женщине? Вы должны бы отдать его шипсшандлеру. Тот любое ваше поручение исполнил бы в точности. Даже могли телеграмму послать.
Ошибку уже нельзя было исправить, и Лутатини, поняв это, стоял на палубе с горестным видом, готовый разрыдаться.
Берег весело замерцал огнями.
XIII
В штурманской рубке на морской карте была проведена карандашом черта. Она начиналась от островов и шла ровной прямой линией к северо-востоку, упираясь в Гибралтарский пролив. Это был новый курс, которым теперь шел «Орион».
Офицерский персонал и команда сознавали, что вступают в полосу, где можно встретиться с немецкими субмаринами. С каждой пройденной милей опасность увеличивалась, несмотря на то, что на корме судна развевался нейтральный флаг Аргентинской республики. Ведь неизвестно, как отнесутся немцы к «Ориону». Судно может показаться им подозрительным. Радиоаппарат каждый день возвещал о гибели коммерческих кораблей, среди которых многие принадлежали нейтральным государствам. Усилили денные и ночные вахты. Но каждый понимал, что это было так же бесполезно, как бесполезно голодному жевать кусок дерева. Ну, увидят перископ той или другой субмарины, а дальше что? Какие меры можно будет предпринимать для защиты, не имея на борту никакого оружия, кроме револьверов?
Матросы и кочегары опять переселились со своими постелями на люк первого трюма, развесив над собою тент. Лутатини выбрал себе место рядом с Гимбо и был очень доволен, что оставил опоганенный кубрик. Он старательно вымыл свое постельное белье и прокалил его под лучами тропического солнца. Больше всего на свете он боялся заразы, одна мысль о которой приводила его в трепет и вызывала чувство омерзения. А матросы как будто и не думали об этом, хотя вопли китайца в твиндеке не умолкали. Они с удовольствием вспоминали о недавних туземках и мечтали о новых встречах с женщинами.
Разговор перешел к военным событиям.
— Два метра вперед, три метра назад… Тьфу, черт возьми! Да так никогда не кончится война. А тут еще Америка впуталась…
— Скоро все государства сойдут с ума.
— Ну, тогда и нас мобилизуют.
Матрос Кинче, покачивая рыжей головой, говорил:
— Ловко придумали: за отечество!.. Да на кой черт оно мне сдалось, это отечество?.. Мои родители нищенствуют в Парагвае Я тоже подыхал бы с голоду, если бы жил вместе с ними. И за такую благодать я должен платить жизнью? Пусть богачи и сражаются за свое отечество. А для нас, пока мы здоровы, — вся земля отечество.