Комната, в которой находился Лутатини, была заставлена четырьмя койками. Вся меблировка состояла из одного стола и четырех табуреток. Вместе с ним поселились Кинче, Гимбо и Домбер. Остальные матросы разместились в соседних комнатах, расположенных одна за другой вдоль узкого коридора. Все помещения, несмотря на чистоту, напоминали бы камеры тюрьмы, если бы на окнах были решетки. Но усталый Лутатини, не раздеваясь, с удовольствием повалился на одну из коек и проспал на ней часа полтора, как убитый, без всяких сновидений, пока его не разбудили товарищи. Он порывисто вскочил, оглядываясь. Казалось, что его сейчас позовут на вахту. Но палуба не уходила вверх и вниз, и стены не дрожали, как, бывало, борта на корабле. Он счастливо улыбнулся. Первою мыслью было сейчас же побежать на телеграф и уведомить своих родителей о своем чудесном спасении, но матросы отговорили:
— Какая разница — сию ли минуту дать телеграмму или немного позже? Не стоит разбивать компанию.
Недалеко от порта в Роттердаме есть одна улица, прославленная кабаками и проститутками. По вечерам она заполняется моряками всех частей света. Пришла сюда и команда с погибшего «Ориона».
— Ребята, не смочить ли нам горло пивком? — спросил Гимбо.
Другие сейчас же подхватили:
— Хорошая мысль!
— Только не больше, как по одному стакану.
Кочегар Домбер, который выносил Лутатини из преисподней, как маленького ребенка, сказал, добродушно ухмыляясь:
— Я полагаю, что и наш друг сеньор Лутатини не откажется с нами выпить.
Лутатини не любил спиртных напитков, но сейчас ему хотелось поддержать перед другими свой престиж матроса. Он ответил улыбаясь:
— Да, да, я с удовольствием выпью.
Завернули в ближайший кабак. Когда пиво было подано, каждый взял в руку кружку и, выражая приветствие товарищам, предварительно стукнул ею о стол. Пили медленно, со вкусом.
У буфета на высоких круглых табуретках сидели две накрашенные женщины, болтая ногами. Матросы-малайцы угощали их вином, а они, разговаривая, смеялись ржавыми голосами. Буфет с зеркальной стенкой был украшен живыми цветами, заставлен бутылками разных вин. На прилавке блестели изогнутые никелированные краны, из которых нацеживали пиво.
Один из орионовцев сказал:
— Здесь что-то скучно. Пойдемте лучше туда, где музыка.
Нужно было пройти только полквартала, чтобы попасть в более многолюдный и шумный кабак. Здесь играли музыканты. На фоне звуков, исторгаемых пианино и контрабасом, заливалась скрипка. В табачном дыму разноязычно гудел говор мужчин и женщин, иногда раздавались выкрики, сопровождаемые пьяными жестами. Смешивались национальности: американцы, французы, немцы, китайцы, негры, русские. Все щеголяли костюмами цвета индиго, любимым цветом моряков, пестрыми галстуками, блестящими ботинками, разнообразными кепками. Меньше было матросов в рабочем платье — тех, которые уже пропились до последней монеты. Заходили и военные люди, интернированные Голландией. Они уже побывали на фронтах, участвовали в сражениях, а теперь, в чужой стране, примиренные кабаком, усаживались за одним столом — итальянцы с австрийцами, англичане с немцами, иногда даже пили из одной бутылки, дружески беседуя.
Орионовцы и здесь пили пиво.
Один из них заявил:
— Побывать в Голландии и не попробовать национального ее напитка — преступление.
И, не дожидаясь согласия других, свистнул официантке, женщине в белом фартуке:
— Всем — по рюмке женеверу!
Винные пары возбуждали мозг. Становилось веселее. Все окрашивалось в приятный цвет.
— Оказывается, что мы еще должны пожить на свете!.. — крикнул машинист Пеко.
— Может быть, увидим, чем закончится война… — подхватил рыжеголовый Кинче.
Домбер оживился:
— Восставшая Россия показала хороший пример.
— Верно, — поддакнули матросы. — Теперь очередь за другими воюющими странами. Эх, жарко будет всем воротилам, которые затеяли эту войну! Рано или поздно, а призовет их народ к ответу.
Домбер, сверкая глазами, продолжал:
— При первом же случае еду в Россию. Посмотрю, что там делается. Только сначала нужно дома побывать. Давно не видался с детьми.
— Самое лучшее, что ты придумал, друг… — одобрили товарищи и заказали по рюмке виски.
Потом пили за погибших ребят — Луиджи и Карнера.
За буфетом, озирая публику привычным взглядом, стоял сам хозяин, краснолицый голландец. Бокалы в его руках быстро, как у фокусника, наполнялись спиртными напитками. Он то и дело выдвигал ящик, ссыпая туда гульдены, американские доллары, немецкие марки, итальянские лиры, испанские пезеты, французские франки.