4
Просеку рубили в трех километрах от палатки. Колышки, вбитые в саянскую землю, показывали дорогу поблескивающим на солнце топорам и старенькой поющей бензопиле «Дружба».
Колышки вбили в землю изыскатели и геодезисты. Они долго ходили по тайге, таскали листы черно-белых чертежей и радужно-лоскутные карты, смотрели на деревья, на валуны придирчивыми глазами теодолитов. Колышки были свежие, аккуратно обструганные, маленькие, как грибы.
Через час работы Виталий Леонтьев выкурил последнюю сигарету. Пошарил в карманах, подвигал «молниями» и ничего не нашел. Все, кроме Букваря и Спиркина, тоже пошарили в карманах и тоже ничего не нашли.
Стало страшно. Забыли.
Бросили жребий. Худенькую занозистую щепку с медовой каплей смолы вытащил некурящий Букварь.
– За час успеешь, – сказал Николай. – Час потерпим.
В палатке сигарет не было. Они лежали в охотничьем домике на коричневом покосившемся подоконнике. Букварь взял три пачки «Примы». Других на трассе не продавали. Потом подумал и взял четвертую. На всякий случай.
Побродил у палатки и около домика и крикнул:
– Ольга!
«Га! Га!» – пробасила соседняя сопка и замолчала. Стало тихо. Только Канзыба бежала и бежала.
– Букварь! Я зде-е-есь!..
«Узнала…» Голос ее звучал снизу, тихо и глухо, словно из-под земли. Букварь прошел за охотничий домик, обогнул скалу и вдруг побежал вниз, к Канзыбе. Словно сорвался. Бежал, махая руками, будто хотел удержаться, ухватиться за воздух, цеплялся за ветки берез, за лапы кустарника, хрустел, ломая и давя их, сшибая камни, и они катились вниз, с шумом подскакивали и булькали в летящую воду.
– Букварь! Куда ты?..
– Я сейчас! – закричал Букварь и затормозил, но не смог устоять и повалился на спину у ног Ольги.
Он смотрел в небо. Над ним в синеве смеялись Ольгины глаза. Лоб морщился от смеха.
– Ты это чего? – спросил Букварь. Он встал и пытался наладить дыхание.
– Что «чего»? – не поняла Ольга.
– В шинели… Жарко ведь.
– Да так. Купалась. Греюсь.
– Ну да, правильно, – сказал Букварь.
Ольга стояла у самой воды, накинув на плечи старую шинель, полы которой доходили почти до самой гальки. Волосы у нее были мокрые и блестели на солнце, и капли, поблескивая, бежали по влажному смуглому лбу, мимо смеющихся темных глаз и падали с бровей и кончика носа.
– Холодно? – с уважением спросил Букварь. Вода в Канзыбе была ледяная, и никто из ребят еще не решился войти в нее.
– Ничего, – сказала Ольга.
– А тебе шинель… ты в шинели такая…
– Какая? – заинтересовалась Ольга.
Букварь хотел сказать что-нибудь значительное, что могло бы передать ей всю радость, которую принесли ему тайга, звуки и разговоры ее, солнце, эта длинная шинель и мокрые, блестящие на солнце волосы. Но он смутился и сказал тихо:
– Ну такая…
Потом вспомнил:
– Я пойду. Я за сигаретами пришел. Ребята ждут.
Он начал взбираться вверх, и уже на сопке его догнали слова:
– Букварь, подожди…
Он обернулся.
– Скажи ребятам… На первое будут щи… А потом картошка… Понял? Картошка…
– Ладно! – сказал Букварь.
– Щи из свежей капусты… со свиной тушенкой…
Он был уже наверху, недалеко от камней, бурых, словно покрытых шкурой медведя, и снова посмотрел вниз.
Ольга стояла у воды в шинели, маленькая, как Буратино.
– А на третье компот… Ты скажи!..
Букварь подумал: как это все-таки здорово – Ольга в большой и длинной шинели! Вот если бы она надела еще ушастую удалую буденовку. Но где достанешь сейчас буденовку?
Букварь шел по тайге и не слушал тайгу.
Он думал о шинели. Шинель была обыкновенная, пожившая, потертая, с износившейся серой подкладкой, с заплатами на левом локте, с медно-желтыми самодельными проволочными крючками, заменившими старые, сломавшиеся.
Букварь все знал про эту шинель. Про нее рассказывали ему Николай и Ольга.
Ольга впервые увидела эту шинель полтора года назад на станции K°шурниково, названной так в честь легендарного изыскателя. Никакой станции тогда еще не было. Была вешка, воткнутая в землю, с фанерной планкой. На планке написали химическим карандашом: «Здесь будет станция Кошурниково». Видимо, было холодно, когда писали, – карандаш дрожал, и буквы получились неровные.
За вешкой в тайге, в семи километрах от золотого Артемовска, стиснутого сопками, стояло несколько длинных приземистых сборных домов, и в одном из них устроили котлопункт. Ольга и работала в котлопункте.