Вечером, когда с летней площадки Дома офицеров флота ударил духовой оркестр и разом ожил и зашевелился народ в парке, мы с Колькой сошли на берег.
Примерно так мы и выглядели, хотя до наших Америк нам еще было далеко. Колька начал высматривать свою Олю, а я торчал рядом. Прошло уже больше получаса, а Оли все не было. Мне показалось, Колька выше ростом стал — шею все тянул, выглядывая свою любовь. Отведали мороженого, — выпили по стакану газировки — развлекались как могли. Она подошла стремительно, и не с той стороны, откуда ждали; и с ней подружка.
— Привет!
— Привет!
— Давно стоите?
— Да, — сказал Колька, — как на вахте.
— Ну молодец. — Оля от удовольствия покраснела и искоса взглянула на подружку. Мол, знай наших.
— Ты друга-то моего познакомь с девушкой.
— Клава.
— Слава.
Знакомство у нас получилось лягушачьим, точно проквакали друг другу. Но Клава, видимо, не обратила на это внимания, рылась в сумочке, зыркала по сторонам. Наверняка не заметила, что ее с кем-то познакомили. Ей было не до меня.
У входа на танцплощадку — изломанная нетерпеливая очередь. Теснота такая, что, кажется, народ не танцует, а переминается с ноги на ногу, не зная, куда себя деть. Наши девушки раскраснелись и как зачарованные уставились на эту картину. Клава наконец нашла в сумочке то, что искала — расческу, и стала нервно прихорашиваться. Волосы у нее длинные, ленивой, плавной волной падают на плечи.
Скучно стоять в очереди. Рядом крутилось колесо обозрения.
— Может, покатаемся, — предложил я Клаве.
— Ну, ты как ребенок.
— Почему?
Не отвечая, она припала к решетке, ограждающей танцплощадку, и крикнула:
— Саня!
Из толпы танцующих выдернулся какой-то тип в курточке и помахал ей рукой. Я узнал его. Это был Саня из семнадцатой.
— Привет, Клавчик! Кого это ты подцепила?
Клава засмеялась, будто, ее пощекотали, развела руками: мол, откуда мне знать, Саня.
Он шел к нам, будто шел по колено в воде, тяжело, лениво.
— А, так это наш мальчик! — сказал он, улыбаясь. — На танцы потянуло, на девочек. Каков моряк, — добавил он с издевкой и подмигнул Клаве. Та хихикнула, не сводя с Сани счастливых глаз.
— Ты знаешь, Клавка, твой моряк плавает по каютам турбоэлектрохода «Маныч» — это где бичи наши отираются.
Клава захохотала, вольно открыв большой рот, не отрывая глаз от Сани, будто меня не было. Саня с ней шутил — она ему смеялась.
— Последний раз, если не ошибаюсь, этот парень мерил носом глубину в моей каюте. За окурками нырял, вроде того… А может, наш мальчик за заграничными шмутками плавал?
У Клавы от смеха начало что-то взрываться в груди. Проходящие парочки смотрели на нее с испугом.
— Что тебе нужно? — сказал я Сане. — Скажи, что тебе нужно?
— Мне что-то нужно? — удивился Саня. — Клавка, что мне от него нужно?
Клавка, уткнувшись лицом в сумочку, тряслась.
Саня вдруг сделал скучающее лицо, положил Клаве на плечо руку и сказал:
— А вообще-то, мне от тебя кое-что нужно.
— Ну?
— Мальчик, тебя действительно еще учить да учить… Разве серьезные дела при народе проворачивают? Удалиться необходимо.
Я оглянулся. Колька с Олей сидели в стороне на скамеечке и, не поднимая головы, о чем-то шушукались.
— Кореша своего не буди. Без него управимся.
Я вдруг заметил у него на правой руке перстень с крупным красным камнем, в котором вспыхивали и тотчас гасли мгновенные огоньки, от которых вдруг стало больно глазам, и я их на мгновение прикрыл. Весь жар и бешенство, что собралось в голове за эти несколько минут, как появился Саня, провалились вниз, растаяли, язык стал сух и горяч. Мне стало страшно. Я почувствовал, как непроизвольно меняется выражение моего лица. Что-то жалкое и беспомощное выдавило на нем лихорадочно застучавшее сердце, в памяти осколком мелькнуло событие детства, когда я звал на помощь Юрку. Я понял, что и сейчас мысленно шепчу его имя. И больно и стыдно. Я знаю, он уже не прибежит, как тогда, и страх мой хватается за самое последнее, что осталось, — за память.
— Клавка, чем это ты морячка нашего приворожила? Никак боится расстаться с тобой?
— Пойдем, — сказал я и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
— Вот это разговор. — Саня медленно закурил и, роняя искры с сигареты, двинулся к выходу из парка. Миновав ворота, он нырнул в скверик, вычернивший подступы к ярко освещенной границе танцплощадки, и остановился под тяжелым развесистым вязом, макушка которого незаметно сливалась с черным, клокочущим на ветру небом из черных туч и черных листьев. Неподалеку, на тускло отсвечивающей скамеечке, звеня стаканами и матерясь, двое кончали бутылку.