– Ты испытываешь… – я замешкалась, пытаясь подобрать слова, – испытываешь ко мне страсть?
– Страсть? – повторил он, сдержав смешок. – Ты такая смешная. Конечно.
Он сжал меня немного сильнее.
– Настоящую страсть? – продолжила я, не удовлетворившись ответом.
Он остановился и любовно притянул мои руки к подбородку.
– Надеюсь, ты не сомневаешься в моей любви? Анна, я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя сильнее всего на свете.
Я закрыла глаза. Вскоре музыка остановилась и заиграла новая, более медленная песня. Я крепче прижалась к Герарду – так я могла слышать, как бьется его сердце, а он, несомненно, слышал мое. Мы раскачивались под мелодию кларнета, и с каждым шагом я убеждала себя, что у нас это есть. Конечно же, есть. Герард без ума от меня, а я от него. А сомнения – полная чушь. Это все Китти. Китти. Я смотрела, как она безрадостно танцует с Максом, и вдруг словно из ниоткуда возник мистер Гельфман. Он направился прямо к ней, что-то сказал Максу и тут же заключил ее в объятия. Удрученный Макс направился к столику.
– А что Китти делает с Джеймсом Гельфманом? – нахмурившись, спросил Герард.
– Мне это не нравится, – заявила я, наблюдая, как мистер Гельфман вертит мою подругу по танцполу, словно куклу. Он положил руки слишком низко на талию, чересчур крепко ее прижал. Я подумала о Кейтлин, бедняжке Кейтлин, и содрогнулась.
– Пойдем отсюда, – попросила я Герарда.
– Уже? – удивился он. – Но мы ведь даже еще не ужинали.
– Максин оставила в холодильнике сэндвичи, – ответила я. – Мне больше не хочется танцевать.
– Это из-за Китти?
Я кивнула. Я знала – теперь Китти ничто не остановит. Она четко дала это понять. И будь я проклята, если буду наблюдать, как лучшая подруга отдает свое сердце и честь недостойному мужчине – к тому же женатому. Но дело было не только в этом. Мой разум еще не осознавал, но сердце уже чувствовало: я завидовала Китти. Я хотела испытать то же, что и она. И боялась, что со мной никогда этого не случится.
Швейцар подал мое синее бархатное пальто, и я взяла Герарда под руку. Тепло. Безопасность. Защищенность. Мне очень повезло, напомнила я себе.
По пути домой Герард решил поговорить о недвижимости. Купим ли мы квартиру в городе или что-нибудь в Уиндермире, благополучном квартале нашей юности, рядом с родителями? Квартира будет ближе к банку. А как здорово было бы жить на Пятой авеню, протянул он. Этой осенью продают дом Бускирксы – большой тюдоровский особняк с четырьмя мансардными окнами. Мы могли бы купить и отреставрировать его, достроить новое крыло для прислуги и детскую для ребенка. Для ребенка.
Герард продолжал бубнить, в машине вдруг стало жарко. Слишком жарко. Дорога расплывалась перед глазами, уличные огни размножились. Что со мной? Почему я не могу вдохнуть? Закружилась голова, я вцепилась в дверную ручку.
– Милая, все в порядке?
– Просто немного душно, – сказала я, опустив стекло.
Он погладил меня по руке.
– Прости, дорогая, я тебя утомил?
– Немного, – призналась я. – Нужно принять столько решений. Может, пока сосредоточимся на чем-то одном?
– Конечно, – согласился он. – Больше ни слова о домах.
Он повернул в Уиндермир, проехав мимо величественных колонн на входе. За ними расположился зажиточный заповедник, где садовники часами шлифовали лужайки и стригли клумбы, вымеряя каждый лепесток, а гувернантки таким же образом пестовали детей. Мы проехали дом родителей Герарда, особняк с серыми фронтонами на Гилмор авеню, и белый колониальный дом Ларсонов, с прямоугольной живой изгородью и каменными урнами из Италии. Что со мной не так? Рядом мужчина, который меня любит и готов подарить привычную мне красивую, спокойную жизнь. Я была недовольна собой.
Герард припарковался, и мы пошли в дом, на кухню.
– Максин, наверное, уже спит, – сказала я, глянув на часы. Половина десятого. Максин обычно отправлялась к себе в девять пятнадцать.
– Хочешь сэндвич? – предложила я.
– Нет, спасибо, – отказался Герард, теребя «Ролекс» на своей руке – мой подарок на двадцать пятый день рождения.
Вдруг послышались шаги.
– Папа? – спросила я, выглянув из-за угла. На лестнице показался женский силуэт.
– Мама? – Я включила в коридоре свет и поняла, что ошиблась.
– Мамы еще нет, – ответила Максин. – Я отнесла тебе полотенца. Франчески сегодня не было, и я решила сама подготовить их на утро.
– Ах, Максин. К чему беспокоиться о полотенцах в такое время? И слышать не желаю! Иди, отдохни. Ты слишком много работаешь.