Я столько раз представляла себе этот момент. Множество раз конструировал в воображении то случайную встречу, то вот такое сообщение посреди ночи или телефонный звонок с долгой паузой в трубке. Каждый раз, как обиженная маленькая девочка, бросала ему в лицо много грубых слов, упрекала за свои бессонные ночи и убитые ноги, за то, что превратил мое сердце в Черную дыру, за ту ужасную размалеванную тёлку, на которую он меня променял.
Но больше всего - за те его слова:«Ты ничего для меня не значишь, Венера. И никогда не будешь что-то значить».
Я «слышу» их абсолютно идеально четко, как будто он сказал их только что, а не два месяца назад. Сейчас даже кажется, что я буду помнить их вот такими до конца жизни, даже если меня разобьет старческое слабоумие и я начну забывать имена своих внуков.
Тянусь к телефону, чтобы перечитать сообщение еще раз, но одергиваю руку, потому что внутри что-то изо всех сил рвется наружу. Это - счастье. Такое огромное и горячее, что мне требуется время, чтобы взять себя в руки. Если прямо сейчас позволю себе слабость… сделаю какую-то глупость.
Хватаю лежащую рядом подушку и бросаю ее на телефон.
Каким-то непостижимым образом, но это работает - потихоньку отпускает, потихоньку снова холодеет в душе. Мозг медленно загоняет под лавку вылезшего непонятно откуда розового единорога. Того единственного, который пережил ночь резни, когда я беспощадно уничтожила каждого. Но, видимо, недостаточно беспощадно, раз остался вот этот - хромой, недобитый, с огромными печальными глазами.
«Два месяца, Вера» - на всякий случай напоминаю себе, когда взгляд тянется к подушке, под которой лежит оружие безапелляционного поражения, настроенное лично на меня.
Два месяца этот мужчина жил как хотел и развлекался как хотел. Пока я ночами выла в подушку - он… с какой-то толстозадой…
Мне все так же невыносимо больно даже думать об этом, но я снова беру себя в руки. Вспоминаю, какой сильной и мужественной была, когда после травмы позвоночника врачи каждый день решали - буду я ходить или на всю жизнь останусь в инвалидном кресле. Я не плакала тогда, ни единой слезы не проронила, потому что знала - никакое кресло никогда не будет определять мою судьбу. И если я решила, что встану на ноги и снова буду танцевать - значит, я это сделаю. Через полгода, через год или десять лет - это просто вопрос времени, но вопрос решенный.
А сейчас… Вдруг сломаюсь и побегу по первому щелчку, как собачонка? Только потому, что в его планах на вечер обнаружилась дыра и он вдруг вспомнил о моем существовании? Чтобы что? Проверить, не прокатит ли с сексом без обязательств на этот раз? Или чтобы снова сказать, что из всех пустых мест в его жизни, я - самое пустое? Интересно, как это вообще случилось? Ему было невыносимо скучно, не удалось никого схватить и затащить в свое логово для постельных утех, он начал листать телефонную книгу и наткнулся там на мое имя? Я что, подписана как «Безотказная рыдающая дура?» Или «Та, что бежит, роняя тапки?»
Моя внутренняя злая истерика - то, что нужно, чтобы справиться с растущим желанием написать ему что-то в ответ. Хотя бы послать известным маршрутом, не стесняясь в выражениях. Я заслужила маленький триумф. И точно знаю, что если поддамся искушению - мне станет легче. Потому что какое-то время я буду верить, что смогла вернуть ему хотя бы каплю той боли, в которой едва не захлебнулась сама.
Но, это ведь будет только иллюзия?
Я сжимаю пальцы в кулак и медленно, на выдохе разжимаю.
Внутри становится… тихо. Достаточно тихо, чтобы уже не бояться взять телефон в руки и перечитать сообщение. Оно сухое, четкое. Если бы там было хоть слово о том, что он - скучал, думал обо мне. Любая чепуха, в которую я могла бы вцепиться взглядом и сердцем. Но ничего этого нет. Обычное сообщение, возможно, одно из тех, которые он когда-то давно забил в шаблон и использует для таких случаев, чтобы лишний раз не напрягать пальцы. Что ему мой искренний посыл? Просто пожмет плечами и сотрет номер как «бесперспективный».
Мне горько от этой правды. Но лучше пусть еще раз переболит, чем через пару дней у меня сдадут нервы, я найду это сообщение и настрочу ему десяток новых. Сорвусь на каком-то из них, скажу, что мое разбитое сердце до сих пор болит, что он - невыносимый балбес и что все могло бы быть по-другому.
Я в последний раз перечитываю десяток сухих слов.
Подавляю искушение сделать на память хотя бы скриншот.
И удаляю его, оставив без ответа.
Под звуки «Весны» Юримы, где-то там, за моей спиной, догорает разрушенный последний мост.
Я не плачу.
Это просто соленые брызги прибоя.