Два года подряд, в 1948-м и 1949-м, солист Большого театра заслуженный артист РСФСР С. М. Хромченко «отчитался» перед «малой родиной» сольными концертами в Колонном зале киевской филармонии.
Московская прелюдия
Столица ошеломила: можно ли здесь жить?! – воскликнул Соломон, выбравшись из переполненного трамвая, где у него незаметно срезали пуговицы с летнего пальто.
Оказалось, можно и даже замечательно, для чего надо было не ударить в грязь лицом перед приёмной комиссией: вступительный экзамен украинская квота на места в аспирантуре не отменяла. А входили в комиссию композитор Михаил Ипполитов-Иванов, профессор вокала Ксения Дорлиак, директор консерватории профессор Станислав Шацкий, от этих и других имён – Александр Гольденвейзер, Константин Игумнов… дух захватывало, зато, как спустя полвека вспоминал отец, «такому составу можно было, не задумываясь, доверить свою судьбу и любое решение принять как должное» (рукопись).
Директором назначенный в феврале 1932-го – ему тогда было 54 года, Шацкий был не только администратором. В юности здесь же учился в классе сольного пения, неплохо пел. После мехмата и медицинского факультета университета решив стать педагогом, поступил в сельхозакадемию, был любим Климентом Тимирязевым. Вдохновлённый принципами яснополянской школы Льва Толстого, создал уникальную Первую опытную станцию (ужасное название) с яслями и детскими садами, начальными и средней школой, клубом-читальней и колонией «Бодрая жизнь». «Ничего подобного нет нигде в мире», отозвался о ней знаменитый американский педагог-реформатор Джон Дьюи. За два года директорства Станислава Теофиловича (скончался в декабре 1934-го) в консерватории открыли аспирантуру для студентов из национальных республик, затем Школу высшего художественного мастерства – аспирантуру для исполнителей, а в мае 1933-го и оперную студию; спустя два года братья Хромченко спели на её сцене главные партии в дипломной «Богеме».
Звёзды, под которыми были рождены Соломон и Наум, благоприятствовали им и в Москве: после успешного вступительного экзамена «милейший» Станислав Теофилович распорядился выдать «братьям-разбойникам» ключи от комнаты в консерваторском общежитии, куда они переехали от приютившего их в первые недели киевского знакомого. В комнате умещались четыре койки, стол и два стула, но и такая была царским подарком (тем более что через год вместила маму со мной…). Здесь мирно соседствовали иногородние студенты-аспиранты, иные с семьями, завязывались знакомства, приятельства и дружбы. Назову, кого запомнил по рассказам: скрипач Яков Зак, пианист Игорь Аптекарев, композитор Тихон Хренников, певцы Петр Медведев и Варвара Гагарина (будущие соседи по кооперативному дому).
Время было голодное – на Украине и вовсе Голодомор, поэтому аспирант, обедая в консерваторской столовой, где к первому и второму блюду давали хлеб, его не съедал, а в конце недели пересылал с вагонным проводником семье в Киев. И спустя годы вспоминал Ипполитова-Иванова не столько как автора исполняемых им арий и романсов, сколько за «незаметно проявляемое добро»: «он часто вылавливал нас, голодных аспирантов, приводя к себе, он жил в здании консерватории, обедать, за его столом сиживало по восемь-десять ртов, а то и больше».
Потому был счастлив, успев его отблагодарить. Накануне концерта в Малом зале консерватории к 50-летию творческой деятельности композитора – годом позже его не стало – заболел один из исполнителей, аспирант быстро выучил романс и арию из оперы «Оле из Норланда» (потом часто пел её в концертах, записал на грампластинку): «Когда я закончил под аплодисменты, Михаил Михайлович, сидевший в первом ряду, поднялся на сцену и меня обнял… можно ли такое забыть»?!
Дни после обретения крыши над головой делились надвое: с утра – консерваторские классы, вечером – спектакли и концерты, благо аспирантов снабжали поощрительными пропусками и дешёвыми билетами.