– Золушка! Ну даёт, Пушкин! Вот сказанул так сказанул! Ладно уж, накормлю вас, хоть вы и опоздали, да к тому же и вруны все поголовно.
Корова, ворчливо посмеиваясь, огласила меню. Оно состояло из борща на первое и плова с бараниной на второе. К борщу прилагалась сметана и пампушки или чёрный хлеб, испечённый, о чём я узнал позже, в здешней пекарне, к плову – лёгкие овощные салаты. Я попросил всего понемногу и чай. Сократ ограничился салатом из помидоров и огурцов и хлебом.
– На диете, что ли, старый? И чаю не хочешь? Давай хоть водички налью. Нет? Ну как хотишь. Вас, интеллигентов, не поймёшь.
Мы забрали подносы с едой и сели за ближайший столик. Я почувствовал себя немного не в своей тарелке, когда к нам подошёл махавший нам рукой парень.
– Мы рады вас видеть, Есенин, – тёплым голосом произнёс он и протянул мне руку, другой рукой небрежно откидывая со лба прядь густых волос.
– Добрый день, э-э-э… – я уже начинал проклинать Гиппократа за весь этот «идеятизм».
– Не беспокойтесь, дружище. Успеете придумать мне имя, – сверкнул он белоснежными зубами. – По правде говоря, мне даже нравится эта неопределённость. Это как бы открывает простор для воображения, для игры.
– Понимаете, Есенин, – заметив мой растерянный взгляд, вмешался в разговор Сократ, – перед вами самый настоящий актёр, очень талантливый, однако непризнанный, насколько нам известно.
– Благодарю вас, отец, – прижав руку к сердцу, склонил перед ним голову актёр.
– Вы снимались в кино? – спросил я и вспомнил, на кого он похож.
– Мне бы хотелось так думать. Скорее всего, моя карьера только началась, когда меня постигло беспамятство. Я бы наверняка покорил миллионы зрителей, если бы не болезнь! Жаль, что здесь так мало публики. Разве двадцать человек могут в полной мере оценить мой талант!? Ах, проклятая жизнь! – печально и в то же время озлобленно воскликнул он, устремив взгляд в невидимую для нас даль.
– Знаете, я уже придумал вам имя, – вернул я его в реальность. – ДиКаприо.
В этот момент к нам присоединился второй незнакомец. Высокий, широкоплечий, мускулистый, с чёрными волосами до плеч, на фоне актёра он выглядел немного устрашающе. Услышав мои слова, он хлопнул ДиКаприо по плечу и прохрипел:
– Понял, Смоктуновский? Никакой ты не Смоктуновский и не Круз, ты – ДиКаприо.
Затем он дружелюбно улыбнулся и протянул мне руку.
– Привет, Есенин! Я – художник. Называй как хочешь. И давай сразу на ты. Все свои. Хм, почти все, – ухмыльнулся он, вспомнив, видимо, о Шапокляке.
«Хоть один додумался облегчить мне задачу», – благодарно подумал я.
– Привет… Малевич?
– Малевич так Малевич. Всё равно всё это глупости, – махнул он рукой и как бы нехотя добавил: – Так ты меня и называл.
– Господа, однако это нечто… – неторопливо проговорил Сократ, и я перевёл взгляд на него. Он явно был взволнован, хотя и пытался скрыть это. – Есенин демонстрирует нам нечто из ряда вон выходящее. Никто из нас не повторялся в именах. Нет, бывали совпадения, конечно, однако то были единичные случаи.
– Значит, вы и раньше были ДиКаприо? – обратился я к актёру.
– Да. Но скажу вам честно: я не в восторге от этого имени. ДиКаприо, положим, не совсем бездарен, но до вершин актёрского мастерства ему вовек не доползти! То ли дело…
Меня всё это уже порядком утомило, и я его перебил:
– Что ж, извините, просто мне показалось, что вы на него похожи внешне. В актёрском мастерстве я разбираюсь так же, как баран в новых воротах.
– Нет, вы не подумайте, Есенин, я вовсе на вас не обижаюсь! – он в очередной раз отбросил со лба съехавшую прядь и расплылся в улыбке.
– Ладно, Смоктуновский, пойдём. Не будем мешать людям обедать, – решительным тоном сказал Малевич и подтолкнул ДиКаприо к выходу. – Приятного аппетита, господа!
– Да, приятного. После поговорим. Вы, кстати, чем собираетесь заняться после обеда? – скороговоркой спросил актёр.
– Ну, я хотел прогуляться по территории, – ответил я, глядя на Сократа. Тот кивнул.
– Обязательно заходите в кинозал через пару часов. Мы собираемся смотреть…
– Всё, Смоктуновский, пойдём, дай людям поесть!
– Всё, уходим. До встречи, господа!
Они ушли, и я вздохнул с облегчением.
– Устали, друг мой? – сочувственно произнёс Сократ. – Первый день после приступа все переносят тяжело.
Черноволосая женщина, сидевшая в дальнем углу, встала из-за стола и царственной походкой направилась к выходу. Она была молода и красива, но правильные черты её лица искажало какое-то ожесточение. Чёрные глаза её смотрели враждебно, властно, презрительно, как будто весь мир принадлежал ей. Они скользнули по мне как по пустому месту, а Сократ не удостоился и этого. Одета она была в чёрную майку и светло-голубые джинсы. «Платье подошло бы ей больше, – невольно залюбовавшись, подумал я и проводил её взглядом до выхода. – Амазонка».