– Знаете, друг мой, ваша беда в том, что вы мыслите слишком глобально. Это может свести вас с ума, – с печальной улыбкой сказал Сократ. – Такой подход неизбежно ведёт к унынию и тоске, а они в свою очередь высасывают из человека волю, желания и надежды, озлобляют его, настраивают против жизни.
– Такой подход неизбежно ведёт к тому, что начинаешь жить, не оглядываясь на мораль и чужие мнения, принимая себя, любя себя как уникальность и презирая себя как часть общего. Но – довольно философии. Так вы знаете, что значит «солитариус»?
– «Солитариус» переводится с латинского как одинокий или уединённый, необщительный. Так сказал мне Гиппократ. Подходящее название, не правда ли?
– Да, пожалуй. Вы рассказывали о пациенте, который вернулся из изолятора другим. Кто он?
– Имени я вам назвать не могу, – извиняющимся тоном сказал Сократ. – Он шахматист. С утра до ночи над доской сидит, что-то разбирает. Иногда с кем-нибудь играет, однако недолго, потому что силы слишком неравны.
– И как он изменился после изолятора?
– Видите ли, раньше он был более разговорчивым. Любил размышлять вслух. А после изолятора полностью ушёл в себя и в шахматы. Нет, он разговаривает с нами, когда мы встречаемся, но как-то неохотно.
– Ясно. И это всё?
– Ну, в общем, да, однако, друг мой, на словах всё это выглядит не так странно как на самом деле, – усмехнулся он.
– А я видел, как его уводили?
– Нет. Кажется, вас посетило вдохновение, и вы ушли в свою комнату. Да, точно, вы ещё выразились как-то возвышенно. «О муза, ты как летний снег! Как небо, ставшее землёю!» Что-то вроде того.
– Прекрасно, – хмыкнул я. – Значит, когда его вели, он вырывался? Почему же ему ничего не вкололи?
– Не знаю, друг мой. Может, и вкололи, но не подействовало, – пожал он плечами.
– Так, давайте-ка с самого начала. Где вы находились и кто ещё был с вами?
– Мы сидели в гостиной: вы, я, Ван Гог и Смоктуновский. Потом вы ушли, Смоктуновский начал разыгрывать сцены из «Братьев Карамазовых», и я вам скажу, играл он великолепно. Через некоторое время появились помощники. Они направились на второй этаж. Мы поняли, что что-то случилось. Спустя пять минут они спустились с шахматистом. Вот и всё, друг мой.
До меня наконец кое-что дошло. И это мне, мягко говоря, не понравилось.
– Но… как они узнали? – прошептал я.
– О, мой друг! Наконец-то вы поняли, – тоже шёпотом ответил Сократ.
– Что понял?
– Как что? Очевидно, что в наших комнатах установлены скрытые камеры и подслушивающие устройства.
– Думаете?
– А как ещё объяснить тот факт, что они так быстро узнали о попытке суицида?
– Да, пожалуй, других объяснений нет. Но ведь это вполне логично, разве нет? Мы потенциально опасны друг для друга и для себя. Стоит ли удивляться тому, что руководство следит за нами?
– Я знал, что вы так скажете. Да, выглядит это как забота, однако меня не покидает чувство, что всё гораздо хуже.
– Да, кстати, а как они доставили шахматиста в изолятор? Ах да, на квадроцикле. Хотя… – засомневался я, представив подобную поездку. – Но не пешком же?
– О, конечно нет! У них есть аэромобиль, транспорт будущего…
Голова моя внезапно взорвалась, и я ослеп. Мир стал похож на полотно, в которое взбесившийся художник выплёскивал все краски, что были у него под рукой. Боли я не чувствовал, только лёгкое покалывание. Голос Сократа вырвал меня из смазанной реальности.
– …сейчас они очень дорогие, но когда-нибудь это чудо техники станет общедоступным.
– Ничего себе! Серьёзно? – изумлённо воскликнул я, надеясь, что старик ничего не заметил. – Не знал, что аэромобили существуют в реальности. Как они работают?
– О, я в этом не очень-то разбираюсь, друг мой, – виновато улыбнулся мой собеседник. – Кажется, в них встроены двигатели нового типа или что-то такое. Вам лучше спросить об этом у нашего учёного.
– Учёного?
– Да. Видите, какая компания здесь собралась? Все до единого – люди необыкновенные.
– Златовласка что-то говорила об этом. «Мы не лечим безнадёжных людей» – кажется, так она сказала. Кстати, Сократ, простите, я забыл спросить: чем занимаетесь вы?
– О, мой юный друг! – он погладил бороду. – Я – писатель. Пишу романы, повести, рассказы. Одну мою книгу, написанную здесь, даже напечатали.
– Здесь напечатали?
– Нет. Я дал почитать рукопись Гиппократу, и она ему так понравилась, что он предложил мне напечатать её. Я, конечно, согласился, почему бы и нет. В общем, Гиппократ отдал рукопись в какую-то типографию, и через месяц книга была напечатана. Однако, к сожалению, сам я этого всего не помню.