Выбрать главу

– В гараж? – переспросил Жарро, медленно, с трудом выговаривая слова. – Почему в гараж?

– Потому что я хочу с ним встретиться и уговорить пощадить тебя. – Девиль хлопнул Жарро по плечу. – Доверься мне, Клод. Я помогу тебе. В конце концов, именно за этим ты и пришел, не так ли?

Он накинул в спальне темный плащ, надел черную шляпу, с которой никогда не расставался, из ящика комода достал пистолет. Все-таки его ждет встреча с первостатейным убийцей-маньяком, если все услышанное сегодня – правда.

Девиль взвесил пистолет на ладони, затем, повинуясь инстинкту, пошел на отчаянный риск – снова спрятал оружие в комод. В соседней комнате Жарро продолжал накачиваться коньяком.

– Ну ладно, Клод, – бодро сказал он. – Пошли.

Концерт обернулся триумфом. Микали вновь и вновь вызывали, требуя сыграть „на бис". Наконец он уступил и сел за рояль. Абсолютную тишину сменило взволнованное перешептывание – после небольшой паузы пианист заиграл „Пастораль" Габриеля Гровлеца.

Джон Микали оставил взятую напрокат машину, не доезжая до гаража, и прошел оставшуюся часть пути пешком, невзирая на сильный дождь. Ворота гаража даже не скрипнули. „Кольт" по-прежнему отягощал правый карман его плаща. Он немного постоял в темноте, слушая доносившуюся сверху музыку и поглаживая металл револьвера.

Затем бесшумно поднялся по лестнице и открыл дверь. В погруженной в полумрак гостиной горела только лампа на столе, рядом похрапывал пьяный в стельку Жарро. Подле него стояло две бутылки „Наполеона" – одна пустая, другая на три четверти полная. Из портативного радиоприемника раздавалась тихая музыка. Ее прервал голос диктора, сообщившего новые детали массированных поисков убийцы Вассиликоса и его телохранителей.

Микали выключил приемник и вынул „кольт". Вдруг из-за его спины раздался тихий голос:

– Если у вас тот револьвер, о котором я думаю, убивать из него Жарро – непростительная ошибка.

Говорили по-английски, очень чисто, с небольшим французским акцентом.

Девиль вышел из темного угла. Он так и не снял плащ. В одной руке он держал трость, в другой – шляпу.

– Пулю извлекут из тела, и баллистическая экспертиза установит, что убийство произведено тем же оружием, что и убийство Вассиликоса и его людей. Я ведь не ошибаюсь? У вас именно тот револьвер? – Девиль передернул плечами. – Отсюда, конечно, не следует, что они смогут выйти на ваш след, но все равно, зачем одним неверным жестом портить такую блестящую операцию?

Микали ждал, крепко прижав револьвер к бедру.

– Кто вы такой?

– Жан-Поль Девиль. Адвокат по уголовным делам. Храпящий за столом субъект – мой клиент. Сегодня вечером он прибежал ко мне в весьма возбужденном состоянии и рассказал все. Видите ли, у нас с ним довольно-таки необычные отношения. Я, можно сказать, прихожусь ему чем-то вроде отца-исповедника. Год или два назад он натворил дел, связавшись с ОАС, а я вытащил его.

Девиль полез в карман плаща. „Кольт" тут же взметнулся ему навстречу.

– Всего лишь сигарета, честное слово. – Адвокат достал серебряный портсигар. – Я очень давно не практиковался в стрельбе. Зачем прибегать к таким грубым аргументам? Я ведь играю с вами в открытую. Все происшедшее останется между нами двумя, да еще этой несчастной пьяной свиньей. Он больше ни одной живой душе ни словом не обмолвился.

– И вы ему верите?

– А что ему оставалось? Как испуганный кролик, он припустил к единственной известной ему безопасной норе.

– Чтобы поделиться с вами?

– Он боялся, что вы убьете его. Он дрожал от страха. И рассказал мне о вас все. Об Алжире, о Легионе. Например, о Касфе. Ваше небольшое приключение произвело на него неизгладимое впечатление. Еще он указал причины случившегося. А именно, что Вассиликос пытал и убил вашего деда.

– И что же? – невозмутимо спросил Микали.

– Я мог бы перед уходом изложить известные мне факты на бумаге, запечатать в конверт и написать записку секретарше, чтобы она передала письмо кому следует.

– Но вы так не сделали.

– Нет.

– Почему же?

Девиль подошел к окну и распахнул его. Дождь лил немилосердно. В квартиру ворвался шум ночного города.

– Скажите мне одну вещь: вы всегда говорите по-гречески с критским акцентом, как сегодня в парке?

– Нет.

– Я так и думал. Блестящий штрих, как и то, что в разговоре с шофером вы назвали Вассиликоса и его людей фашистами. В результате чего сегодня в Греции перехватают всех коммунистов и членов „Демократического фронта", которые не успеют скрыться.

– Значит, им не повезет, – бросил Микали. – Политика наводит на меня скуку, так что, будьте добры, переходите прямо к делу.

– Все очень просто, мистер Микали. Хаос. Хаос – моя работа. Я, как и мое начальство, живо заинтересован в нестабильности на Западе. В хаосе, беспорядках, страхе и неуверенности в завтрашнем дне – во всем том, что сегодня сделали вы, ибо то, что сегодня происходит в Афинах, аукнется и в Париже. К утру в городе не останется ни одного левого агитатора, за которым бы не установили надзор или не упрятали бы в кутузку. И не только коммуниста, но и социалиста. Социалистам такое обращение не понравится, и очень скоро на их сторону встанут рабочие, что создаст большие проблемы для правительства, учитывая предстоящие выборы.

– Кто вы? – тихо спросил Микали.

– Подобно вам, не тот, за кого себя выдаю.

– Вы с Востока? Может, даже из самой Москвы?

– Разве вам не все равно?

– Как я уже говорил, политика нагоняет на меня тоску.

– Великолепная основа для сотрудничества, которое я хочу вам предложить.

– И что же вы хотите?

– Вас, мой дорогой друг. Я хочу, чтобы вы по моей просьбе время от времени повторяли свое выступление в Буа де Медон. Но только в самых особых случаях. Я предлагаю уникальное и совершенно конфиденциальное соглашение, о котором, кроме нас двоих, никто никогда не узнает.

– Короче, вы меня шантажируете?

– Конечно же, нет. Вы можете убить меня не сходя с места – и Жарро тоже. И спокойно уйти. Кому придет в голову вас заподозрить? Боже, вы ведь в прошлом году играли для английской королевы на высочайшем приеме в Букингемском дворце, верно? Когда вы прилетаете в Лондон, что происходит?

– Меня проводят через секцию для особо важных пассажиров.

– Совершенно верно. Можете ли вы припомнить, чтобы за последнее время хоть в какой-нибудь стране таможенники проверяли ваш багаж?

Девиль говорил абсолютную правду. Микали положил „кольт" на подоконник и вынул сигарету. Девиль щелкнул зажигалкой.

– Позвольте мне прояснить еще одно обстоятельство. Как и для вас, политика для меня – пустой звук.

– Зачем же вам все это нужно?

Девиль пожал плечами.

– Потому что я умею играть только в эту игру. И мне еще повезло. Большинству людей вообще не во что играть.

– Но мне-то ведь есть во что? – произнес Микали.

Девиль повернулся к нему лицом. Между двумя собеседниками, стоящими рядом у окна, из которого в комнату плыл запах дождя и вечерней прохлады, установилась странная, напряженная близость.

– Вы говорите о своей музыке? Ну, не думаю. Я часто сочувствую судьбе так называемых творческих людей – музыкантов, художников, писателей. У них, особенно у исполнителей, пребывание на вершине так скоротечно. А затем начинается путь под гору. То же самое, что и в сексе. Более двух тысячелетий назад Овидий сказал блестящую фразу, и с тех пор ничего не изменилось: „После слияния неизменно следует опустошение".

Доводы адвоката, произносимые тихим голосом, действовали неотразимо. Он говорил терпеливо и рассудительно. На миг Микали показалось, что он в особняке на Гидре, где под гудение сосновых дров в камине с ним беседует дед.

– Но сегодня вечером вас охватили другие ощущения. Вы наслаждались опасностью, каждой ее секундой. Хотите, я предскажу, что случится дальше? Наутро все музыкальные критики в один голос заявят, что накануне вы сыграли свой лучший концерт.